Юлия Петрова - Брак по-австрийски

С семьей отношения у меня складывались своеобразно. Несмотря на все попытки наладить отношения с дочерьми Петера, у меня ничего не выходило. Старшая, Фиона, действительно оказалась хоть и не злой, но туповатой. Она вообще ничего не понимала по-английски, а работала медсестрой в больнице. Общаться нам было решительно не о чем, и мы лишь изредка друг другу глуповато улыбались. А вот младшая, Моника, была двуличной, злопамятной и недоброжелательной. Она периодически выпрашивала у Петера машину на выходные и уезжала на ней кататься. После очередной такой покатушки я обнаружила свою фотографию, которую Петер хранил приколотой к откидному зеркалу, измятой и надорванной. При этом в самой машине как бы невзначай обнаружилась маленькая фотография самой Моники. Увидев это, Петер лишь рассмеялся: «Ревнует!» А вот мне смеяться совершенно не хотелось. Я прямо чувствовала разлившуюся в машине ненависть. И, увы, Петер совершенно ничего не делал, чтобы хоть как-то исправить ситуацию.

Сестра Петера постоянно держала дистанцию. Она вроде как относилась ко мне благожелательно, но при этом могла подколоть не хуже своего братца. Франциска напрочь была лишена женской солидарности, да и вообще женственности. Одно слово – Холодильник.

Мама Фелиситас держалась на короткой ноге и настаивала, чтобы я ее называла просто Фели – на «ты». Вообще, как выяснилось, в Тироле было нормальным, когда сопливый школьник тыкал пожилым женщинам. И невоспитанностью считалось как раз обращение «вы». Но я как-то не могла к этому привыкнуть. «Все из-за вашей зажатости, – в своей манере прокомментировал Петер, когда я поделилась с ним своими трудностями. – Опять проблемы на ровном месте».

Я старалась доказать, что зажатость – это не про меня, и активно поддерживала отношения с Фелиситас. Но меня убило, когда во время моего очередного визита она внезапно указала мне на дверь: «Сейчас придет моя вторая семья, я должна идти готовить». Оказалось, что вторая семья – это бывшая жена Петера со своим новым мужем, которые жили в соседнем доме и о которых мне никто даже не удосужился сказать. Просто, когда я увидела их всех, шествующих через сад в сопровождении Моники, и поняла, насколько похожи лошадиные челюсти двух женщин, сопоставить факты уже не составило труда. Под напором моих расспросов тем же вечером Петер сдался и сказал, что ничего мне не рассказывал, поскольку все это «не важно». Как всегда, то, что не имело значения для него, ранило меня просто бесконечно. И все снова закончилось криками и плачами. После этого я старалась к Фелиситас без лишнего повода не наведываться. Мне было неприятно ее разделение семей и то, какая роль при всем при этом отводилась мне. И автоматически – все остальное.

От всей этой компании выгодно отличался брат Мартин. Он всегда был внимательным, улыбчивым, он оказался единственным австрийцем с чувством юмора. И к своим дочерям он относился совершенно особенно и нежно. У нас с ним даже образовалось кодовое приветствие, которое кроме нас никто не понимал. Если честно, он подходил мне гораздо больше, чем Петер, – и по темпераменту, и по взглядам на жизнь. В какой-то момент я поймала себя на том, что слишком часто думаю о Мартине. Если бы можно было все отмотать назад – как знать, может, я бы и выбрала другого брата. Но теперь это было невозможно, и я приказала себе об этом не фантазировать.

Очередная крупная ссора с Петером не заставила себя долго ждать.

Мой муж, надо отдать ему должное, почистил квартиру в Имсте и убрал все непотребности, связанные со своей бывшей. Но у меня возник психологический блок. Казалось, стоит мне появиться в этой квартире, как меня снова постигнет какое-то разочарование… или боль… или призрак из прошлого схватит за горло. Но Петер уверил меня, что теперь все в порядке. Он привел меня в квартиру и принялся демонстративно открывать ящики и показывать полочки.

Неприятные вещи и правда исчезли. Я расслабилась, и мы в кои-то веки занялись более-менее страстным сексом. Петер расцарапал мне лицо своей бородкой, которую, по его словам, отрастил специально для меня. А потом сказал, что нам надо сходить в его офис за специальными игрушками, чем очень меня возбудил. Правда, дальше слов дело не пошло, и оказалось, что никаких игрушек нет и в помине. Но это было вполне в стиле Петера, и я уже научилась воспринимать такие его «шуточки». Он мог загадочно выдать: «Я должен сообщить тебе кое-что очень важное», а потом молчать целый день. Когда я уже начинала сходить с ума от неизвестности, он раздражался и выдавал: «Вот бабы! Да что вы все психички такие! Я уже и забыл давно, что хотел сказать».

Буквально через несколько дней на меня обрушился новый удар.

Я решила прибраться в доме и привести в порядок барную стойку. Уборщица здесь руку особо не прикладывала, поэтому бутылки запылились. Дела пошли довольно споро, и я находилась в прекрасном настроении, пока не наткнулась на пустую коробку из-под виски «Macallan». Точнее, не совсем пустую. На дне лежал плеер. И не просто какой-то там, а тот самый, из квартиры в Имсте. Меня словно окатили ведром ледяной воды. Руки немедленно затряслись, дыхание стало прерывистым, на лбу выступил пот. Моя находка в одно мгновение сделала меня больной. А дальше все пошло как обычно: я уже не контролировала себя, а пальцы сами нажимали на кнопки.

Да, так все и оказалось – это была та же запись, которая в свое время чуть было не свела меня с ума. Она стала воспроизводиться примерно с того же момента, на котором остановилась в прошлый раз. Оргазменные крики Петера, стоны Ванессы… Не выдержав, я швырнула плеер в стену. Он разлетелся на мелкие кусочки, а пленка размоталась по полу. Я упала рядом и принялась рыдать. Удивительно, насколько быстро мне теперь удавалось впадать в истерику. Мое настроение менялось словно по щелчку пальцев, и я могла потерять контроль за считаные мгновения…

Вслед за плеером в стену полетела и картонная коробка. А потом, от злости на Петера и на себя саму, я запустила туда еще и несколько рюмочек с полки. Казалось, если бы мой муж хотел причинить мне самую большую боль на свете, лучшего способа было не придумать. Принести то, что так меня ранило, домой и спрятать у меня под самым носом!.. Это было верхом цинизма!

Когда Петер вернулся домой, он застал меня в плачевном состоянии. У меня было распухшее от слез лицо и красный нос, меня трясло, и я никак не могла взять себя в руки. Хорошо хоть, мне удалось прибрать осколки рюмочек.

А вот погибший плеер я убирать не стала. Мы должны были об этом поговорить.

– В чем дело? – загромыхал Петер с порога.

– Это я тебя хотела спросить! – мой голос сорвался на визг, а из глаз потекли ручьи. – Почему ты это со мной делаешь?