Никки Каллен - Рассказы о Розе. Side A

– А куда ты одежду складываешь? – спросил Тео вместо «извини, что вперся…»; одевался Дэмьен не как сумасшедший ученый; а с удовольствием – хорошие рубашки, галстуки полосатые, английские, пиджаки и брюки от Барберри; кашемир, вельвет, батист и шелк.

– К Дилану, – Дэмьен махнул рукой в сторону соседней комнаты, – у него места много, потому что у него еще комната-подвал, обитая шелком, которую он в фотолабораторию превратил. Я ему не мешаю, он вообще меня не замечает, и того, что я у него переодеваюсь, думает, наверное, что я плод его воображения, – засмеялся. – Что это у тебя в руке, письма? Что-то случилось?

– Хотел с тобой посоветоваться, – Дэмьен снял книги с одного кресла – они оба были коричневыми, как плюшевые медведи, и такими же мягкими и пыльными, – стопку книг, Тео понял, что те, что в пределах стола, разложены по тематике; из кресла, например, Дэмьен вытащил французских сюрреалистов – от Превера до «Принцессы Ангины». – Писать ли письма двум друзьям? Артуру, редактору «Искусства кино», мы с ним жили… ну, не в том смысле… мы были как братья – говорили об искусстве, смотрели кино, ходили по вечеринкам и магазинам; нет, не братья, как подружки, наверное… – Дэмьен улыбнулся, хлебнул чаю – он пил его не из кружки, а из тамблера «Старбакс», рождественского, красного с белым; чтобы не остывал быстро, понял Тео, в Рози Кин было холодно.

– Ну, напиши.

– А что?

– Ой, ну ерунду какую-нибудь, чтобы потом потомки читали, как «Полеты в одиночку» Роальда Даля. Экзотику местную.

– А еще есть девушка…

– Если ты об этом думаешь, тебе здесь точно не место.

– Вот спасибо. Я еще ничего не сказал, а ты в меня уже камни кидаешь. Здесь – это в твоей комнате или в Братстве вообще?

– Ну… а зачем человеку Бог и лекции по кино и прерафаэлитам, если он влюблен?

– Дэмьен! – Тео вдохнул, чтобы успокоиться; он даже не понял своей злости, такой быстрой, как кипяток, хлынувший внезапно из не отрегулированного крана; ну подумаешь, любовь. – Я никогда не влюблялся. Правда. Любовь для меня не ценность, потому что я не знал ее. Все, что я знаю о любви – все из книг. И фильмов. Голливудских. Я абсолютно испорчен.

– Я тоже, – Дэмьен улыбнулся обезоруживающе, подпер подбородок ладошкой, и стал прекрасен, как самое красивое стихотворение про любовь, – как жаль, подумал Тео, что его улыбку нельзя материализовать – чтобы выпускать ее в небо при угрозе войны, как стаю голубей – желание смерти у людей проходило бы сразу же, как головная боль от таблетки аспирина. – Она была маленькой спичкой, юной и стройной спичкой в красном платьице скромном. Но однажды она случайно задела шершавую стенку и мигом вспыхнула ярко, и первому встречному щедро она отдала своё пламя – юная стройная спичка в красном платьице скромном (теперь оно стало чёрным). Лежит она в куче пепла среди обгоревших спичек, брошенных, жалких, потухших. О, если бы принц заметил юную, стройную спичку! Но у принца была зажигалка. Жан Дипрео. Бельгийский поэт.

– Про спички я тоже знаю. Три спички, зажженные ночью одна за другой: первая – чтобы увидеть лицо твое все целиком, вторая – чтобы твои увидеть глаза, последняя – чтобы увидеть губы твои. И чтобы помнить все это, тебя обнимая потом. Непроглядная темень кругом. Жак Превер.

– А еще есть шекспировские сонеты. И прустовские километровые конструкции. Кроме этого, ничем не могу тебе помочь.

– Да я сам себе не могу помочь. Девушка в меня влюблена.

– Тогда не пиши. Лучше не пиши.

– Но ей будет больно.

– Прочитает хорошую книжку, и станет легче.

– Ты циник что ли?

– Нет, я просто правда так думаю. Нам же с тобой помогает.

– Есть еще горячий шоколад и новая одежда, – пробормотал Тео.

– И песенка какая-нибудь классная, – серьезно продолжил Дэмьен.

– И фильм опять же.

– И Дева Мария. В конце концов, она самая красивая женщина на Земле.

– Да… Дженна Джеймсон, прощай.

Дэмьен не понял, о чем говорит Тео. Чистый, как озеро из старинной китайской поэзии. Тео вздохнул.

– Скажи…

– Опять про девушек?

– Нет. Про Ричи…

Тео думал, что Дэмьен пошутит: «ой, давай лучше про девушек», но Дэмьен взглянул на него мельком и отвел глаза, будто ему и не хотелось говорить чего-то, но его попросили, и вот теперь он испытывает неудобство, неловкость, будто ему надо сосредоточиться на контрольной, а несрезанный ярлычок с водолазки царапает ему шею.

– Он хороший, – сказал Дэмьен, – ведет себя, как персонаж из Тарантино, но все будет нормально. У Ричи своя партия; он играет белыми, и всегда выигрывает.

– Я тебе еще ничего не сказал.

– И не надо.

– Ну, пожалуйста, Дэмьен. Я чувствую себя… странно… мне нужно прямо к психоаналитику.

– Просто прими «Ричи все делает как надо» как аксиому.

– Поверить как Гарри Поттер Дамблдору?

– Верно, – Дэмьен опять улыбнулся; Тео стало и вправду легче, а вдруг у него просто паранойя; это же Братство Розы; может, его просто проверяют – свой-не свой; а поскольку правил все равно не знаешь, не угадаешь, проще быть собой… красивым, юным, гениальным, вредным.

Матильде он решил отправить фотографию моря. Попросил сделать Дилана – впервые практически к нему обратился, не считая фраз за обеденным столом и мытьем посуды; Дилан кивнул и сунул ему на следующее утро под дверь невероятной красоты снимок – солнце, выглянувшее на секунду, залило все море ослепительным светом – не рябь, не солнечные дорожки, не огоньки, будто платье в пайетках; а сплошной свет, такой прозрачный, будто это воздух сияет, будто в нем вот-вот материализуется все войско небесное; настоящее волшебство; горы и море сквозь сияние – хотелось прикрыть глаза ладонью. «Я нашел ее! Что? Вечность. Она там, где море сливается с солнцем».

И вот прошла неделя – отец Дерек дал ему пару контрольных, чтобы проверить уровень; и день Тео наконец-то оказался расписан: после завтрака час он занимался садом, цитируя себе Элюара: «Этот сад выходил на море…»; он заказал себе даже специальную одежду для сада – джинсовый комбинезон с кучей карманов, черные футболки, резиновые сапоги в клетку; потом принимал душ, потом слушал с Дэмьеном лекции ван Хельсинга или отца Дерека в библиотеке; Изерли приносил им какао, с шоколадными бриошами, или чай с тостами с плавленым сыром и ветчиной; потом Тео помогал Изерли готовить обед, потом был сам обед; еще час сада; потом, перед файф-о-клок, лекции читали они с Дэмьеном, или слушали Ричи, а вот потом Тео занимался, чем хотел. Чаще всего это был опять же сад, библиотека, занятия музыкой, пением с Йориком и Грином, или «уроки старого доброго насилия» с Женей или Робом – они учили всех стрелять по банкам, драться – у Роба, выяснилось в разговорах, был пояс черный по карате, – и фехтовать; фехтовать Тео понравилось, он чувствовал себя таким живым с мечом в руке; такого он еще не переживал – силы и ярости, поднимавшихся изнутри, из подсознания, сверкающих, ослепляющих; теперь-то все стало понятно про религиозные войны – это просто удовольствие, страсть, спорт, как бокс или футбол. Еще можно было играть с Женей и Робом в бильярд или пинг-понг; эти двое устроили в замке шикарный спортивный зал, огромный, зеленый, бархатный; с полом из темного дерева скрипящего, и с мягким желтым светом; со стенами сплошь в старых киноплакатах; в шкафу из орехового дерева под стеклом куча старинных винтовок и карабинов; гантели, пара тренажеров, боксерские перчатки винтажные, красные, черные, на выбор, кожаные, мешок и две груши; потолок в бильярдной был беленый, низкий, и кии натирали, просто подняв их к потолку и покрутив об побелку. Еще можно было просто гулять возле моря, слушать его, дышать полной грудью; или лазить по замку, по развалинам, с папкой листов, карандашами и термосом. И Тео много гулял – и рисовал; сам воздух сводил его с ума – влажный, мягкий, ароматный, будто черника. А еще можно было кататься на лошадях; в Рози Кин было две лошади – Пош-Спайс и Скэри-Спайс, мы потом хотим еще трех докупить, объясним ему Женя, и назвать их Бэби-Спайс, Спорти-Спайс и Джинджер-Спайс – у нас будут все Spice Girls; вороные, атласные, прекрасно объезженные, ручные просто; но Тео пока не решался; он уважал лошадей безмерно, они казались ему ангелами, тибетскими мудрецами; он приносил им яблоки, помогал Робу и Жене иногда прибираться – еще одна их вотчина, конюшня: теплая, роскошная, деревянная, под Дикий Запад, окна в переплет из разноцветных стеклышек, сено по колено, кожа повсюду, бочки с вином и старинным порохом; и мог часами смотреть, как лошади играют на пляже; как Роб и Женя с ними забегают по пояс в море в солнце; чтобы спуститься на пляж, они шли по берегу больше километра – примерно в таком расстоянии от замка начинался тот пологий берег; и иногда Тео шел с ними. Но больше всего мальчика восхищало море – оно было теплым, как в ванне, с белоснежным светящимся песчаным дном; Тео обожал стоять в нем, подкатав джинсы до колен, и ощущать, как песок засасывает его ступни; и как волны накатывают, толкают, как толпа в метро; и голова кружится, как от нескольких туров вальса; у вас же в Гель-Грине тоже море, спросил однажды Дэмьен; ледяное, ответил Тео, и берег каменистый; в нем запрещено купаться; зимой лед стучит об камни; а здесь… я впервые в жизни вошел по колено в море…