Никки Каллен - Рассказы о Розе. Side A

В одну из пятниц его разбудил Изерли; сел на кровать, смотрел несколько минут, а потом тронул за плечо; Тео сразу открыл глаза, будто и не спал вовсе, а подслушивал, что же сделает Изерли – разбудит-не разбудит; на самом деле, он спал крепко, без снов, как с долгой дороги; просто вставал Тео теперь легко, тело стало другим – послушным и гибким, акробатическим, в телесном, с блестками, трико; «ты уже оделся?! мы опаздываем?!» – Изерли был в пальто, в черном свитере, воротник рубашки и манжеты – цвета топленого молока; черные вельветовые штаны, черные итальянские ботинки, классные, неброские, почти кеды, будто не на рынок шел, а в кино с девушкой, на премьеру «Бесславных ублюдков» каких-нибудь – Тео подскочил и покраснел, медленно, будто в крепкий чай вливали тоненько молоко: «отвернись, я… сплю без одежды»; Изерли закрыл глаза; «одевайся… не паникуй, мы никуда не опаздываем» «откуда ты знаешь? я тут носки ищу, а там, может, лучшие помидоры разбирают» Изерли засмеялся; Тео надел в мелкую клетку – черную, коричневую, бежевую – рубашку, черный в коричневую поблескивающую полоску галстук, черный пуловер с треугольным вырезом, темно-коричневую куртку с клетчатой подкладкой, замшевую, мягкую-мягкую, как плед, рукава ее закатывались аж до плеч; и черные вельветовые штаны, немножко другого кроя, не как у Изерли, более радикального – узкие, с кучей карманов, и швы будто наружу; и кеды коричневые; они с Изерли смотрелись, как братья – Изерли старший, Тео младший. «Тео… ты выпендрежник… тебя, наверное, в темноте разбуди, под звуки воздушной тревоги, ты и тогда оденешься, как на фотосессию для девчачьего журнала?» Тео не обиделся: «ну… да, это навык; доведенный до автоматизма; со стороны вроде помешательство, но для меня жизненно важно; для меня это как… знаешь, некоторые женщины специально тренируются губы красить на ходу; и куча народу умеет в темноте надевать контактные линзы. А кофе мы пить не успеваем?» «Я взял с собой термос с горячим какао; а кофе там попьем; там продают классный кофе – ореховый латте; и булочки разные, и пирожки, и кексы; я люблю тамошние пирожки с яблоком и корицей» «О, звучит здорово; знаешь, квартира моих родителей находится над одной из самых старых булочных города; там уже в четыре утра начинают готовить хлеб и булочки; у нас дома все вещи пропахли корицей, ванилью, тмином…» – вот и разгадка запаха Тео; Изерли улыбнулся; разгадка ему понравилась; как Шерлоку Холмсу – изящное мошенничество, Союз Рыжих. Они вышли тихо-тихо, чтобы никого не разбудить; утро было ясное, прохладное, как чистая вода; пели птицы вовсю; Тео вдохнул воздух полной грудью; вспомнил, как катался на велосипеде сто лет назад по утреннему городу; над морем висел легкий белый туман, искрящийся на солнце, словно белая вуаль, полная пайеток. На заднем сиденье джипа лежала гора льняных сумок; это для чего, спросил Тео, он с такими иногда ходил в университет, набивал под завязку книгами и папками с бумагой, для покупок, ответил Изерли; ооо, да мы по-серьезному идем, с «золотой «визой», пошутил Тео.

Рынок потряс его воображение; это роман Эмиля Золя; в идеальном его воплощении, идеи рынка из платоновского мира идей; в нем проснулся такой же азарт, как и в Изерли – все пробовать, трогать, нюхать; он сам накупил килограмм слив, золотых и огромных, как старинные английские гинеи; и лопал их прямо из пакета; «надеюсь, мой желудок меня не подведет» пошутил мрачно; фермерши смотрели на Тео в изумлении – если Изерли казался им принцем из классического балета, эдаким Зигфридом, Альбертом, заставившем страдать бедную девушку, то Тео, совсем юный, точно из сказок, мальчик-фея; таких красивых детей в Шинейд не водилось; «это ваш брат?» прямо спросила одна; «да» ответил Изерли, «и он тоже монашек?» «ну, почти» ответил Изерли; видимо, уход в монахи у этих женщин связывался с чем-то вроде кастрации; фермерша чуть не расплакалась – да куда же это мир катится, что происходит с девчонками, что такие парни не желают иметь с ними дело; завернула в промасленную бумагу Изерли и Тео две огромные слойки с клубникой в розмариновом меду; «возьмите, покушаете там у себя»; и отказалась от денег; «она, наверное, подумала, что наша жизнь – сущий ад; испытания и терзания; ну, не будем ее разуверять; правда? пахнет чудесно; может, возьмем по кофе; ты обещал мне кофе; и захомячим?» – «сейчас, еще по овощам пробежимся» – Тео понял, что Изерли в своем каком-то пространстве; поднял голову и встретился взглядом с очень красивой девушкой; в легком пальто цвета кофе с молоком; в вязаном сером платье с капюшоном, классных винтажных туфлях – серых, с круглыми носами, с застежками вычурными, что-то из семнадцатого века – король-Солнце, свежепостроенный Версаль; вокруг головы у нее была корона из кос, в два ряда, толстых, с запястье толщиной; цвета молочного шоколада; и сама девушка будто произведение кондитера; или я так есть хочу, подумал Тео, что она кажется мне съедобной, нестерпимо вкусной, марципановой, с цукатиками, фисташками, черносливом; девушка смотрела на них и улыбалась так тепло, будто они были постоянными посетителями ее кафе-мороженого или магазинчика детских книжек.

– Изерли, вон та девушка сейчас с нами поздоровается, – шепнул он Изерли. – Я чего-то не знаю? Мы с ней здороваемся? Она продает тебе те огромные оливки? Или клубнику?

– Какая? – Изерли поднял голову; выглядел он совсем как Дилан – спроси его, который час, он ошалеет от сложности вопроса – в его голове Первая Мировая война и Гийом Аполлинер, а тут… время какое-то…

– Вон та, ой, она к нам идет. Бежать? Или улыбаться до боли в челюсти?

Но Изерли ничего не успел ответить – Изобель уже рядом.

– Здравствуйте, Вы сегодня не один? Я – Изобель, – и протянула руку Тео, не стремительно, не феминистски, я тоже мужик, я тоже жму руку, а так приветливо, даже… соблазнительно, будто хотела коснуться его под любым предлогом. Тео вежливо переложил пакеты с покупками на один локоть, и пожал ей ладонь – потрясающее прикосновение, будто к теплой шелковой постели.

– Я – Тео.

– Вы похожи на братьев, – заметила она. Голос у нее как у Анны Нетребко, богатый, чистый, река, полная луны, в которой тонут от восторга пьяные средневековые китайские поэты.

– Нам уже сказали, – ответил Тео. Изерли стоял остолбеневший, как змей укушенный; черной мамбой какой-нибудь; Тео понял, что придется ему помогать; вот во что влип Изерли; в чью-то любовь; знакомо.

– Извините, что подошла к вам, не удержалась, любопытство кошачье.

Изерли пришел в себя и рассердился.

– Если у Вас дома альбом с вырезками про меня, то Вы знаете, что Тео не мой брат.

Бог мой, а разговоры-то у них далеко пошли, подумал Тео. Изерли злится, как после полугода свиданий-динамо. Но Изобель просто улыбнулась – совершенно завораживающе; будто не перед двумя мальчишками стояла, а смотрелась в зеркало, одна, в огромное, в роскошном вечернем платье из вишневого бархата, и примеряла к нему украшения, одно другого изысканнее и тяжелее.