Никки Каллен - Рассказы о Розе. Side A

Ван Хельсинг преподавал хорошо – не просто законы и формулы, а партии игры в бисер; Дэмьен, которому математика раньше причиняла исключительно душевные страдания, начал учить в Братстве Розы с азов и физику, и алгебру – чуть ли ни с арифметики; и химию; и получал массу удовольствия от открытий. Тео же восхищал сам ван Хельсинг – в дорогущих водолазках, черных, коричневых, мягких, как женские волосы, на прикосновение; или в приталенных белых рубашках, только развязанной бабочки не хватает; рукава закатаны; красивые руки, часы; на которые он поглядывал постоянно, будто за дверью библиотеки его ждали дела аля Джеймс Бонд – спасти мир; и при этом рассказывал все-все, терпеливо отвечал на вопросы Дэмьена; спустя много лет, после Братства, когда Тео видел формулы, на доске или в книге, он закрывал глаза и слышал голос ван Хельсинга – человека, про которого говорили, что он профессиональный убийца – этот человек объяснял им математику – и голос его, глубокий, сексуальный, вишневый, для Тео и был математикой. А самым чудесным, как Рождество, были занятия астрономией – им с Дэмьеном купили по телескопу; и в одной из башен они оборудовали маленькую, «карманную», как называл ее ван Хельсинг, обсерваторию; когда они в первый раз поднялись на башню, поставили телескопы, и Тео увидел в них трепещущие, как от дыхания – ведь они так близко – звезды, ван Хельсинг был тронут его восторгом и процитировал неожиданно детское: ««У звезд вместо рук лучи, звезда – это дальний друг, протягивающий в ночи друзьям своим тыщи рук. Они не могут согреть, они не могут пожать, лишь могут во тьме гореть, лишь могут вдали дрожать. О чем говорят они, когда нам уснуть невмочь? О том, что мы не одни и в самую темную ночь»; я читал его на елке у Талботов-Макфадьенов, стоя на стуле, такое хорошее, правда? только автора я не помню, – улыбнулся. – А Седрик читал про Великий Поход; о, Боже мой, когда-то нам было по пять лет»; «я знаю-знаю про Великий Поход, – запрыгал Дэмьен, – «но была на том Великом корабле маленькая-маленькая дырочка»; а я в пять лет на елке в детском саду читал Жео Норжа: «Паучок в моем саду тянет нитку взад-вперед. Паучок в моем саду паутинку ткет, ткет. На рассвете в саду зайду: Что поймал, паучок? – Падающую звезду! Падающую звезду!»» «ну, хорошо, – сказал Тео, – теперь я, но взрослое – Рильке, мой любимый, простите: «Ужель я позабыл, что неба свод не внемлет нам в торжественной пустыне, и что звезда звезду распознает лишь как сквозь слезы в этой тверди синей? А может быть, и мы здесь в свой черед кому-то служим небом. Тот народ глядит на нас в ночи и нам поет свою хвалу. Иль шлют его поэты проклятья нам. Иль плачут одиноко и к нам взывают, ибо ищут бога, что где-то рядом с нами, и с порога подъемлют лампы и молитв слова возносят – и тогда на наши лица, как бы от этих ламп, на миг ложится невыразимый отсвет божества…». Но это я не в пять лет выучил, конечно… в пять лет я, наверное, что-нибудь из Боба Дилана цитировал, с подачи братьев: «мы счастливы этой ночью, прогуливаясь по зимней сказке…»». Порой «поглазеть на звезды» поднимались все ребята – огромный атлас звездного неба у кого-нибудь, у Йорика или у Роба, на коленях, все в свитерах и куртках, в митенках, все курят, и пьют чай из термосов.

Отец Дерек был строгим и требовательным, как капитан полярной экспедиции; он задавал им кучи переводов, списки книг, обязательных для прочтения, были с километр; Тео перестал читать то, что хочется, и читал только то, что надо; комната его почти так же обросла книгами, как и Дэмьена, и они только и бегали туда-сюда со стопками и черновиками по коридорам; отец Дерек давал им еще разные задания, потому что Тео в классических языках отставал от Дэмьена на несколько световых лет; так что никакого разделения труда и списывания; на лекции же «братьев для братьев» приходили все – Тео больше всего любил лекции Ричи, несмотря на натурализм – они были сказочно-страшными, да и хорошее знание анатомии художнику не помешает; из-за учебы Тео и Дэмьен почти выпали из жизни Братства, и эти лекции были поводом со всеми повидаться – когда все смотрели «оскароносное» кино после ужина в гостиной, они с Дэмьеном всё равно сидели с Аристотелем в оригинале, или Плинием Младшим, или Вергилием, или Фомой Аквинским в углу; или писали конспекты по истории картографии. Карты поразили Тео – старинные карты, не репринты, а настоящие, оказывается, семья отца Дерека их коллекционировала; в их владении находилась самая уникальная в мире коллекция карт; брат его – известный эксперт по картам – для музеев, полиции и аукционов; они были такие хрупкие, пестрые, как осенние листья; и красивые, как отполированные морем камни. География и история «от отца Дерека» были прекрасны – как хорошо поставленный Вагнер; Тео казалось, что они в настоящем университете – занятия шли по неделям – первой-второй; по первой неделе: математика, история, география, лекции Ричи; по второй: богословие, греческий, латынь – слепленные в одно, как пудинг; чистой детской радостью были всегда физика и астрономия; все прочее давалось потом – за плохо-слабо сделанную работу Дэмьен и Тео отжимались по тридцать раз или бегали вокруг Рози Кин на время; или мыли крыльцо и ступени, или подметали все дорожки в саду, который не участок Тео; «какие же вы дохлые, – объяснял свой садизм отец Дерек, – вас нужно подкачать не только умственно». После таких «подкачек» часто Дэмьен и Тео вошли в практику «лежачие лекции»: они лежали на полу, на ковре, потому что элементарно после очередной пробежки дрожали ноги, и сил не было как-то сидеть, голова к голове, задрав ноги поудобнее куда-нибудь, на табуретку у полки книжной, закинув руки под затылок; и слушали «Критику чистого разума» Канта или «Римскую историю» Марцеллина; просто тексты и потом вопросы по тексту – отец Дерек читал им сверху вниз, из кресла, и курил трубку – роскошный английский табак без примесей ароматических, ничего пошлого; это был его секрет – он тоже обожал курить; но священнику вроде как не пристало; «мы никому не расскажем» – чудесное время: секретов и открытий; уроки латыни и философии, после которых хочется в душ, шутили они с Дэмьеном… Дни недели превратились для Тео в цвета радуги – пятница, суббота и воскресенье, свободные от занятий, казались теперь Тео такими сакральными, яркими – красными, оранжевыми, желтыми; а еще он по-прежнему рисовал и делал сад – это было самым важным; будто он ждал ребенка, или выхода книги. Пришли заказанные им саженцы, подкормки и справочники; и книга Рассела Пейджа «Воспитание садовника» – мама вспомнила; её любимая, 1962 года издания книжка на английском, букинистическая, зачитанная; он закончил план сада, такой простой, в стиле Катоновского трактата «О сельском хозяйстве» – природный: фиалки, все розы, розмарин, акант, плющ, бук; теперь дело за воплощением; он чувствовал себя Кеплером – слушал музыку сфер.