Никки Каллен - Рассказы о Розе. Side A

Музыка умолкла, и минут через десять в сакристию вошел отец Дэмьен – невысокий, но очень стройный тонкий молодой человек – из-за изящества телосложения, острой худобы он казался выше, чем есть – как девушки-модели; и в самом деле, что-то женственное проступало в его чертах – даже не женственное, а девичье – породистое, изощренное, изысканное; он был нервным и красивым – какой-то старомодной экзальтированной красотой, эпохи романтизма, Французской революции, когда волосы летят по ветру, глаза как огонь, движения стремительны; он только что не путался в своей сутане, а руки всё время двигались, трогали что-то, будто вели свой разговор друг с другом; необыкновенной красоты руки, белые, тонкие, с длинными пальцами, тоже девичьи – с ухоженными ногтями, парой старинных серебряных колец; одно с сапфиром средневековой огранки; Дэмьен еле отвел глаза от этих рук, завораживающих, как руки уличного фокусника-мошенника.

– Привет. Ты Дэмьен Оуэн?

– Да, – Дэмьен встал, выскочил из кресла на пол – отец Декамп заражал своим нервным возбуждением мгновенно, будто простудой, тоже сразу куда-то хотелось бежать, что-то обсуждать страстно, отстаивать, о чем-то спорить. – У меня письмо к Вам от ван Хельсинга…

– О, хорошо. Что делаешь? До меня дошел, вещи кинул на Клавелла?

– Я… только приехал. Сразу с поезда.

– Выпьешь?

– Нет, спасибо.

– А я выпью… Маттиас… – Маттиас неохотно достал из ящика стола графин с коньяком, и бокал, один, «снифтер», отец Декамп налил себе – немного, будто просто хотел коньяка; что успокоило Дэмьена – он уже представил себе вдребезги пьяного, с лопнувшими капиллярами, в открытую никуда не годного священника; отец Декамп сел напротив Дэмьена в такое же кресло-трон и на секунду успокоился – будто ветер перестал дуть; и вышло солнце. Маттиас вернулся к своим книгам. Дэмьен достал письмо и дал его отцу Декампу. Тот разорвал конверт и прочел за секунду, будто просто увидел рисунок и всё понял.

– Я забыл – ты пишешь книгу?

– Докторскую…

– О Соборе?

– Об образе собора в искусстве вообще и о Соборе в частности. Скорее всего, потом тоже сделаю книгу. Не смогу удержаться.

– А, да, я читал твои книги – про Христа и святых в кино. Очень классные. Я даже пару фильмов посмотрел. Я люблю старое кино.

– Спасибо.

– Да не за что. Я действительно получил массу впечатлений и даже наваял несколько отличных проповедей по мотивам. Сейчас я посижу чуть-чуть, сделаю вид, что я всех подождал, кто хотел ко мне прийти, как к настоятелю, а потом мы пойдем ко мне и поедим. Ты же в Католическом университете учился?

– Ну, да, еще учусь.

– Возненавидел французскую кухню?

– Как можно…

– О, шикарно. Клавелл принципиально готовит только французскую кухню, так что пиццу, прости, если захочется, придется заказывать по телефону… А верховой ездой увлекаешься?

– Не, я человек почти неподвижного образа жизни… я только бегаю по утрам….

– Это после Братства? Разве отец Дерек не заставлял вас повторять латинские спряжения, отжимаясь? Что же мне с вами делать? Один книжный червяк, будет пропадать в читальном зале, другой добрый самаритянин, пропадает в приютах. Как же я одинок со своими бутылками и лошадями, персонаж Ивлина Во… – Декамп прокрутил в пальцах бокал, будто в туре вальса, потом допил, поставил и встал, и опять всё затрепетало вокруг, загудело, – всё, хватит. Пошли ко мне. Оставим за всё отвечать отца Амеди… Давай свой чемодан. Как-то мало у тебя вещей для парня с таким галстуком… или это твой единственный галстук?

– Остальное придет, когда я узнаю точный адрес… – но отец Декамп уже убежал; видимо, предупреждать отца Амеди о том, что на него остается Собор и все его души; Дэмьен растерялся, он очень хотел остаться на мессу; а Маттиас улыбался, глядя в книги; потом не выдержал, захлопнул; и когда Декамп вернулся, сказал:

– А можно с вами?

– Ты хочешь хорошо пообедать в приятной компании или проконтролировать процесс?

– Как тебе угодно.

– Ты же знаешь, я, Клавелл и Королевы всегда тебе рады, – и отец Декамп улыбнулся, и Дэмьен подумал – ох, да он и вправду похож на ван Хельсинга – вот этим внезапным абсолютным добром, радостью, цветом – как в рекламах – был серый мир, шел дождь, и все стояли, подпирали стены, не знали, чем заняться, в чем смысл жизни – и тут появилось это – жвачка, кока-кола, как в рекламе, ван Хельсинг, отец Декамп – и все преобразилось – раскрасилось, заиграло, заблестело, запереливалось, солнце вышло, ударило в витражи – и старинные, и в новодельные – и захотелось куда-то бежать, прыгать, нестись, точно-точно зная, что в конце ждет нечто чудесное – целое поле роз, Темная Башня, перерождение; ладно, завтра схожу на мессу – сначала на исповедь, что пропустил мессу, а потом не пропущу ни одной мессы в Соборе, обещаю, Господи.

От Собора они шли по старинной улице, отец Декамп и Маттиас надели перед выходом пальто; отец Декамп забавно смотрелся в сутане и дорогущем пальто; забавно и… ловко; что-то театральное в этом было, такое модерновое, изысканное, женское, роскошное; Дэмьен задумался – он много встречал уже молодых красивых священников, и все они так отлично выглядели в сутанах – будто сутаны тоже стали модельными, модными; может, и себе прикупить; он улыбнулся; дурацкие нехорошие мысли, но он прямо представил, как признается в них, и отец Декамп говорит – да слушай, без проблем, я тебе дам примерить; а ведь даст…

– Что смешного? – спросил Маттиас. И впрямь – как Ричи, за всем смотрит. Дэмьен рассказал. Он врал очень-очень редко и то, чаще всего, по чьей-нибудь личной просьбе; Маттиас кивнул.

– Это правда. Не знаю, как там у Дольче и Габбана, вошло ли это у них в коллекцию осень-зима, но нам недавно явно изменили сутаны, орденские, и новые очень классные – ткань хорошая, крой – всё прямо какое-то другое, такое кашемировое-шелковое и ладное; прислали две, завернутые в бумагу шуршащую; я еще не надевал ни одной, берегу на праздники… Но так шикарно в ней бегать, как отец Дэмьен… будто всю жизнь на каблуках ходил… чулках в сеточку…

– Что опять отец Дэмьен сделал не так? – отец Декамп обернулся – он несся впереди, будто двери закрываются; скорее всего, он всегда так двигался – будто вот-вот полетит все содержимое туалетного столика – все румяна, бумаги, духи, подушечки и кисти, все письма и цветы засушенные; локти и порывы; Дэмьен думал – вообще, как всё быстро происходит – несколько часов, и совсем другая жизнь. Тео бы умер от счастья. Он часто ныл, как всё надоело, как хочется куда-нибудь съездить – и уезжал – в Финляндию или в Грецию; на пару дней; присылал открытки; потом приезжал – предовольный, заваливал их комнату в общежитии набросками, спиртным из «дюти фри» или каким-нибудь ядреным изысканным «тамошним»; а Дэмьен бы мог всю жизнь прожить в одной комнате – в двух – спальне, совмещенной с кабинетом и библиотекой, и кухне – ах, да, туалет-ванная; и вид из окна бы подходящий – с кусочком неба…