Array Литагент «Ридеро» - И снег приносит чудеса

– Я не была, – решила повредничать Сима.

– Вот и слава Богу. Не хватало еще тебе во французскую тюрьму попасть – уик-энд мне испортить! В итоге, что у нас остается?

Ирка быстро пробежала глазами по списку.

– Остается арабский квартал. Двинем в гости к братьям – пролетариям!

– Надеюсь это не опасно, – только и успела сказать Сима, когда Ирка уже толкала её в такси, одновременно, что-то громко по-русски объясняя темнокожему водителю.

Арабский квартал есть едва ли не в каждой европейской столице. В свое время европейцы, как бы извиняясь за грехи своих прошлых империй давали во всем карт-бланш выходцам из своих бывших колоний. Селились они группами, в небольших районах, постепенно разрастаясь до размеров небольших городков со своей культурой, нравами и обычаями. Зачем Ирку в тот день потащило в арабский квартал в Марселе Сима решительно не понимала. Но пара бокалов вина сделали свое дело. Они рванули на арабскую территорию под мелодию «Марсельезы», которую Ирка не переставала напевать с того самого момента, как ворвалась к Симе домой с неожиданным предложением.

– Сима, пой! – время от времени говорила она, приглашая оперную диву себе в дуэт. Серафима на такие вызовы только ухмылялась – не будет она размениваться по мелочам. Она в отличие от Ирки артистка профессиональная, самодеятельность ей вовсе не к лицу.

Марсель был хорош деталями, а в целом, у Симы было ощущение, что она все это видела много раз. Арабский квартал был наполнен звуками, красками и запахами. Было физическое ощущение, что запахи здесь также как люди толпятся, толкая друг друга, тесня и пробиваясь в первые ряды торговых лавок. Сима сначала понять не могла, что выкрикивают продавцы лавочек, сквозь уличный гул доносились странные слова. Янсун! Рейхан! Фанилья! Сима чувствовала себя пришельцем на другую планету. Она повторяла чудные слова, цокала языком, пробовала их на вкус. Занжябиль! Хабу-альхаль! Каранфуль! Одни слова были сладкие, как халва. Другие обжигали губы. Третьи – вязли в зубах. Были и такие, которые кислинкой в рту перекатывались по языку. Где-то звучала музыка, где-то смеялись в голос. Магриб не иначе! Вот-вот зажгутся волшебные фонари в проемах дверей и окон, вот-вот вылетит из-за угла ковер-самолёт. Или примчится Аладдин с волшебной лампой и прямо здесь на вечерних марсельских улицах начнут твориться чудеса. Серафима чувствовала себя Шахерезадой во дворце персидского царя Шахрияра. В каждой улыбке, в каждом отблеске вечерних фонарей, в каждом рекламном неоне ей виделась сказка. Как Ирка затащила ее в ресторан Chez Kachetel, она даже не поняла. Божественный кус-кус и опять эти ароматы Востока!

– Ну, было у меня с одним арабом, – после двух бокалов вина Ирку опять потянуло на откровения. – Хороший такой был! Он у нас в Патрисе Лумумбе учился. Из Египта был. Чего ты ржёшь-то? – Ирка даже обиделась, когда Сима улыбнулась. Она знала, если Ирка начнёт говорить о приключениях её не остановить. – Это ещё до Бочкина было, когда я в студентках ходила. Нет, ну правда, ничего плохого о них сказать не могу. Сначала было самой чудно. Ну, знаешь, все эти разговоры – типа увезет, паранджу наденет, не выберешься оттуда потом, документы отберут, заставят Аллаху молиться. У них же женщина, типа, нет никто и звать никак. Это они к нам приезжают развлекаться, а у самих там все чётко.

Сима задумалась, история с восточным мужчиной была и у неё. Сдвинулись бы фазы в мироздании и была бы она сейчас «хабибати». Так арабы своих возлюбленных зовут, пояснял ей Мустафа, когда гладил ее волосы. Никогда не рассказывала она об этой истории никому. Сначала стыдилась, а потом просто вычеркнула из памяти. Но было действительно уникально. Она сама не верила в то, что будучи артисткой на взлете творческой карьеры предстоит ей пережить любовь с Мустафой.

В Воронежском театре оперы и балета опере всегда уделяли мало внимания. Это вообще беда всех оперно-балетных театров. Кто только придумал на одной сцене объединять два мира, которые объединить невозможно? Все равно будет перекос в ту сторону, куда клонится худрук. Худрук Морозов склонялся к балету, а значит оперных администрация терпела только благодаря сложившейся театральной традиции. Но и любителям оперного пения в Воронеже везло несказанно. Вдруг открылся талант у Симы Московцевой. Голос ее завораживал всех, раньше никто и внимания особенного не обращал. Ну, поёт где-то в хоре на последних позициях и слава Богу. А тут неожиданно Сима на будничной репетиции выдала такое колоратурное сопрано, что хормейстер Леночка вскочила. Сердце ее забилось настолько часто, что пришлось хормейстеру вызвать скорую помощь, чтобы вернуть артериальное давление в норму. «Вот это сила!» – прошептала Леночка, в свои 58 слышавшая всякое, она искренне не понимала, как могли Симу не услышать раньше. С таким диапазоном и тембром ей была обеспечена Розина, воспитанница Бартоло в «Севильском цирюльнике». Тем более, что артистка из Тулы, претендовавшая на эту роль всё никак не могла приехать. Худрук, внимательно прослушавший Серафиму, с легким сердцем подписал приказ о повышении категории артистке Московцевой. Сима отныне перешла в другую артистическую касту и сразу получила вполне значимую роль. «Так бы и пела в хоре серой мышкой! А теперь – королева!» – думала Сима размышляя о своей счастливой судьбе.

Благодаря Розине в театр повалил весь Воронеж. Сима стала не просто голосом театра, она стала звездой местного масштаба. Главному режиссеру пришлось выделить ей отдельную гримерку с табличкой, потому что побеседовать с ней после концерта приходили весьма значимые лица. Даже губернатор приходил пару раз, но об этом говорить было строго-настрого запрещено. Местные олигархи и бандиты, начальники главков и журналисты обсуждали в кулуарах не только ее потрясающий голос, но и вполне приземленные вещи. Равнодушных к декольте Серафимы Московцевой не было, а её фантастические бедра можно было отдельно страховать, ибо красота такая если и встречается, то исключительно у голливудских актрис и то после курса пластической хирургии. Сима к пластическим хирургам не обращалась никогда.

Кроме высокопоставленных поклонников Симы воронежского периода был и совершенно незаметный Мустафа. Толком никто не знал, кто он был, то ли таджик, то ли туркмен. Тот же худрук Морозов, заметив в дворнике хватку и ответственность, как-то раз решил перевести его в бригаду монтировщиков сцены. Мустафа стал ближе к искусству и оказался ему вовсе не чужд. По-русски он говорил сносно, а поэтому мог даже перекинуться парой фраз не только с мужиками из бригады, но и с артистами. Несмотря на то, что подмостки сцены Мустафа уже вполне законно мог трогать руками, все артисты казались ему небожителями. Какого бы роста не были его кумиры, Мустафа неизменно незаметно присаживался, чтобы быть ниже ростом. Вся его сущность сопротивлялась, ну не мог он с людьми искусства говорить свысока!