Елена Стяжкина - Всё так (сборник)

Слава сказала: «На основании кровного родства». А тетка спросила: «Где вы были раньше? Какой страны вы гражданка? Официальная мать ребенка пьет? Занимается проституцией? Не имеет жилищных условий для воспитания? Написала отказ на девочку?»

«А если напишет?» – спросила Слава.

«А если напишет, то ребенка отдадут отцу. А если и тот напишет, то ближайшим родственникам – по бумагам родственникам, а не по крови. Но скорее всего – в детдом. А уж из детдома, если вам сильно повезет, вы сможете ее удочерить. Если, конечно, соответствующий договор об усыновлении иностранными гражданами существует между нашими государствами».

«Какая бюрократия!» – сказала Слава.

«Какая есть!» – злобно улыбнулась тетка.

Откуда знаю, что злобно? От Игоря Андреевича, которого Марина и Руслан к тому моменту растворили в спирту и пропитали духом богемы.

Игорь Андреевич две недели работал у Руслана арт-объектом. Они выставлялись на разных шоу. Голый еврей и голая собака. Заработали кучу денег. Обнаженка была тогда в моде.

«А если тест на ДНК?» – это был последний Славкин удар.

«И что? – Тетка пожала плечами. – Согласно тесту ДНК вы можете быть даже матерью Чебурашки. Но по закону его матерью является писатель Успенский».

20 августа, все еще день

На самом деле Славка – не такая. Она очень хорошая, она добрая, веселая, честная, свободная. Она нахальная и такая красивая, что, глядя на нее, хочется зажмуриться и потом две недели вообще не смотреть в зеркало.

В этой истории на нее просто свалилось. Свалилось всякое – и подлость, и беда, и любовь, и любопытство.

На самом деле Славка не такая.

Правда, честное слово! Катя, запомни, она – не такая.

Собираясь уезжать, Слава позвонила и сказала: «Покажи хоть…»

Мы договорились встретиться в кафе. «Элефанта» тогда еще не было даже в проекте, поэтому «Штирлиц с женой» вынуждены были встречаться в «Макдоналдсе».

Когда Слава вошла, мы с Катей заливали кипяток в кока-колу. Кате холодное нельзя. Тем более был декабрь. И Деда Мороза хотелось встретить какой-нибудь песней, а не хрипами в легких и лакунарной ангиной.

Слава села за столик у окна. Она пила кофе медленными, но какими-то судорожными глотками.

На улице мело. Снег был мелкий, но твердый, как манная крупа. На асфальте он быстро таял, схватываясь льдом только в самых подлых и неожиданных местах. Мы добирались до «Макдоналдса» два часа. Мы не были, конечно, единственными идиотами, вышедшими в такой день из дома. Но посетителей было мало.

«Там сидит Слава, – сказала Катя. – Мой биологический родитель. Да?»

«Да», – сказала я.

«Пойдем здороваться, да?»

«Да», – сказала я.

Мы подошли.

«Я – Катя, это – моя мама Наташа, мы скоро выходим замуж. А ты – Слава. Я тебя знаю».

«И я тебя», – сказала Слава.

Почему у барной стойки «Макдоналдса» нельзя курить, поглядывая на часы и смахивая слезу в маленькую фарфоровую чашечку? Почему в «Макдоналдсе» не играет музыка Таривердиева, а играет какая-то чухня? «Oh! Jingle bells, jingle bells, // Jingle all the way! // Oh what fun it is to ride // In a one-horse open sleigh, hey!»

«Приезжай ко мне в гости», – сказала Слава.

«И ты ко мне приезжай. Да, мама? Пусть приезжает же?»

Катя обняла Славу и нежно погладила по волосам.

Больше Слава не приезжала. Можно сказать «никогда». А можно «пока никогда».

Катя утверждает, что не помнит этого эпизода. Вообще не помнит. Такое у нее устройство памяти. У Миши – тоже.

Они не помнят того, что считают неглавным.

Но Слава – точно не такая, какой вспомнилась мне сейчас.

Я просто ревную.

Боюсь и ревную.

20 августа, вечер

– Мама, ты не могла бы сфотографировать падлу и переслать на телефон Милы?

– Прабабушки Милы, – автоматически поправляю я.

– Прабабушки, – соглашается Миша.

Утром Сережа отвез будущего школьника на дачу. Дача у бабушки Милы в городе. В другом. Но город – очень маленький и похож на село. Бабушка Мила и еще несколько представителей рабоче-крестьянской интеллигенции живут в пятиэтажке. Считается, что они мучаются и даром коптят небо.

У них нет огорода, сарая, погреба. Сада тоже нет. Чтобы бабушка Мила была как все, мы купили ей маленький домик неподалеку от пятиэтажки и медсестры, недавно вышедшей на пенсию.

В пятиэтажке бабушка Мила живет только зимой. И тогда ей многие завидуют. В квартире есть батареи, газовая колонка, государственное электричество, которое при хороших, работящих руках и смекалке можно повернуть вспять. Не до полного идиотизма, не до того, чтобы прямо украсть. Так, по чуть-чуть, сэкономить.

Мой биологический отец – здесь его называют Вовкой – режиссер. Можно шире – известный режиссер.

Поэтому я все время слышу голоса: «Как? Как при таком отце? Ты? Ты не сделала карьеры? Как?» Слышу голоса и вижу, как некоторые люди, особенно мои подруги, особенно Инна, заламывают руки.

Еще у бабушки Милы есть два младших сына. Дядя Петя – он работает таксистом в Нью-Йорке, и дядя Жора – он бай в Астане. Бай, потому что очень хороший хирург. Самый лучший. Ему в Астане построили дом, клинику и даже конюшню. Потому что у хорошего бая обязательно должны быть хорошие лошади.

Сыновья бабушку Милу берут. И ненадолго, и насовсем. Как она захочет. Но она не хочет насовсем. Хотя Нью-Йорк ей понравился. И Астана. Особенно если не летом. А в Санкт-Петербурге, где чаще всего живет Вовка, бабушке Миле совершенно не подходит климат. Еще ей повсеместно не подходят невестки, внуки, говорящие со странными акцентами, и правнуки, почти не говорящие по-русски. Бабушке Миле не хватает на них здоровья.

Хотя медсестра, тетя Света, говорит, что на ней пахать можно. Тетя Света не очень деликатная, но других, согласных смотреть за нашей бабушкой так, чтобы и хозяйство рядом, и пациент, не нашлось.

В этом городе бабушка Мила – Королевишна. Она – гораздо лучше, чем телевизор, потому что из всех своих поездок привозит чистую правду и разные подарки. К ней ходят за советом и чтобы просто послушать «про другую жизнь».

«Другая жизнь» в исполнении бабушки Милы гораздо хуже, чем своя. «Другая жизнь» – дороже, продукты в ней химические, женщины – несвежие, одежда – очень маленьких размеров, и официанты плюют в суп.

«Только смотри, чтоб вернулась! – говорят бабушке Миле соседи и знакомые. – Смотри там! Мы ж тебя ждем!»

Это с ее слов. Но, думаю, ждут. Еще думаю, что бабушка Мила считает себя виноватой перед моей мамой. За то, что Вовка-паразит пил, дебоширил и водил актрис прямо под окно роддома, когда там рождалась я.

Еще я думаю, что бабушке Миле нравится мой папа. Мой папа Леша. Папе Леше тоже нравится бабушка Мила. Он говорит: «У всех нормальных людей – тещи, а у меня – свекровь!»

Когда я была маленькой, бабушка Мила и дед Дима писали мне письма и присылали открытки. Я не отвечала им. Мы ведь и так виделись раз в месяц. Они, нагруженные соленьями, вареньями, сушеными грибами, свежими ягодами и подсолнечным маслом, приезжали к нам в воскресный день. И бабушка Мила вместе с папой лепила пельмени. Много-премного пельменей. Так много, что мы не успевали их съесть. В субботу, перед приездом бабушки Милы, папа вытаскивал пельмени из морозилки, раскладывал их в целлофановые пакеты и ехал с ними на работу. Там в ординаторской у папы был общий холодильник для дежурантов. Папа стеснялся вручать пельмени лично. Говорил так: «Люди, в холодильнике подарки от моей свекрови».