Андрей Битов - Пушкинский дом

Раньше ее пили на двоих, скидывались по рублю, а копейки как-нибудь наскребали. Теперь стало не хватать копеек, и стали скидываться втроем по рублю. Пить оттого, что та же бутылка приходится теперь на троих, какая раньше приходилась на двоих, меньше не стали, потому что стали скидываться дважды. В зарубежной прессе известен рассказ американского классика (то ли Стейнбека, то ли Колдуэлла) «Как я был Хемингуэем», подробно описывающий этот новый русский обычай.

При публикации в «Вопросах литературы» выражение это, отнесенное к классикам, было сочтено непочтительным, и слово «скинулись» было заменено на «сошлись».

Бедный всадник. (Поэма о мелком хулиганстве).

Автор не собирается отстаивать качество этого каламбура. Само название третьей части является своего рода мелким хулиганством, совмещая в себе названия великих произведений русской литературы: «Бедных людей» Достоевского и «Медного всадника» Пушкина (внутри части та же хулиганская фамильярность эхом отзывается в названии главы «Медные люди»). Автор не смог найти в Интернете точную дату указа Советского правительства о введении в законодательство статьи о мелком хулиганстве, но бесспорно, что введение столь мягких мер пресечения (штраф или 15 суток тюремного заключения) связано с эпохой хрущевской оттепели: в период реабилитаций неловко стало сажать людей по малейшему поводу.

Так, за нецензурные выражения, приставание к женщинам, а особенно непочтение к милиции можно стало ограничиться столь мягким наказанием, чтобы было кому улицы подметать. Правда, о факте сообщалось на работу и это влияло на карьеру: лица, уронившие столь низко свой моральный облик, могли лишиться повышения или премии, возможности выехать за границу (так автор не поехал в Японию в 1966 году). Строго говоря, и Евгений, герой «Медного всадника», совершает акт мелкого хулиганства, угрожая памятнику, Петру Великому: «Ужо тебе!». Сам он всего лишь сошел с ума, его никто не видел и не задержал – задержали саму поэму: император Николай, личный цензор Пушкина, оставил на ней столько помет, что Пушкин отказался править ее по его указке, сделав в дневнике гордую запись: «Это делает мне большую разницу!» Вмешиваться в поэзию Пушкина было уже крупным хулиганством, но царь у нас вне закона. Поэма была опубликована лишь после гибели поэта, когда эту правку выполнил его старший коллега Василий Жуковский.

Идеология никогда нас не покидала. Очень выпукло это отражает и история изданий Достоевского при советской власти. Последнее довоенное его издание наблюдалось в 193? году. Потом он совершенно не издавался как крайне реакционный, буржуазный, не понявший, оклеветавший и т. д. Наконец, все после той же смерти (как много она разрешила? – вся страна разрешилась этой смертью, которую вынашивала, как рождение, тридцать лет…) в 1954 году (сдано в набор 29/Х-53) впервые после перерыва вышли именно «Бедные люди», с которых Достоевский начал свою карьеру. «Униженные и оскорбленные» – в 1955-м… И далее издания выходили в хронологической последовательности, будто Достоевский писал их заново. И наконец 1965 году набежала возможность выпустить собрание, куда вошли даже «Бесы». Академическое издание, начатое в ознаменование стопятидесятилетия писателя, довольно быстро повторило пройденное и снова замерло над «Дневником писателя», как над пропастью.

Автор не библиофил, но в его разрозненной библиотеке имеется бесценный экземпляр – «Бедные люди» 1954 года с надписью на развороте:

«П-ч Тане, чемпиону лагеря во всех трех сменах по прыжкам, метанию гранаты и бегу.

Нач. лагеря:…

Ст. п/вожатая:…

Профсоюз работников культуры. П/лаг. № 17».

…как сказал про меня поэт…

Четверостишие из Глеба Горбовского.

Осенью 1968 года я подписал в издательстве договор на этот роман. (Правда, в договоре был опущен эпитет «Пушкинский», как нецензурный, и оставлен только «Дом».) Это означало аванс (1125 руб.). Страшно счастливый, я пришел домой. Буквально следом появился Глеб, настроенный мрачно и требовательно. Он мне почитает стихи, а я сбегаю за бутылкой. К моему удивлению и восторгу, он начал читать именно с этого четверостишия. И хотя стихотворение было пронизано каким-то антипрозаическим пафосом и таило выпад, я был потрясен совпадением, граничащим с прозрением. Роман!.. Причем именно «Дом». Я допросил его с пристрастием – о моем «Доме» он впервые от меня слышал. Я принял все за чистую монету, то есть целиком на свой счет.

Варшава, Япония.

Первая страна, в которую автор не поехал, была Япония в 1966-м… (вторая – Польша в сентябре 1970-го, третья – Италия в октябре 1971-го).

…для сдачи норм ГТО.

См. коммент. к с. 123.

…достал из кармана маленькую.

Маленькая – бутылка водки емкостью 250 мл. Не думаю, что это обозначение когда-нибудь исчезнет из нашей речи. Впрочем, как сказал мне один специалист в винном отделе: «Запомни, бывает только пол-литра: маленькая пол-литра, нормальная и большая!» Он имел в виду емкости 250, 500 и 750 мл. Так что понятие «пол-литра» может оказаться наиболее жизнестойким.

– Он… – и выразительно постучал по перилам…

Раньше, когда это и впрямь грозило жизни, стукачей угадывали безошибочным чутьем, по запаху, и обходили стороной, а если было не обойти, замыкались. Интуиция выработалась потрясающая: кому, что и когда можно говорить. Человек переключался в ту же секунду, не замечая, почти не испытывая неудобства. Область этой подвижной корреляции языка не изучена, не описана как феномен. Этот рефлекс, работавший с безошибочностью инстинкта, во многом атрофировался, как только отпала непосредственная угроза жизни. Стук теперь угрожает разве карьере: человек может не поехать за границу, остановиться на служебной лестнице, в крайнем случае слететь с нее на пролет ниже. Но на уровне меркантилизма инстинкт не работает, точно угаданное знание отсутствует, а воображение их не заменит. Теперь подозревать за собою стук – почти повышение, этим можно похвастаться громким шепотом. Наличие стукача подразумевается на каждом шагу: накрывается подушкой телефон, включается изысканная музыка… Успех ближнего подозрителен: почему его выпустили, почему напечатали, почему выставили?.. И впрямь – не почему. Каждый, в меру своей образованности и привычки логически мыслить, стал думать за власть, забыв, что она не думает, а – есть. Подозревать стало либо некого, либо всех. А будет надо – возьмут. По дороге вы вспомните, что забыли вытащить карандаш из телефонного диска.

…отчего это так приятно произносить: к-н-я-зь… (и далее).

Суть Митишатьевым схвачена грубо, но верно. У нас уже уважают за титул, в основном каким-то детским, из Дюма вычитанным уважением. Девочки без подсказки играют в принцесс и королев – врожденный роялизм. Все это соскучившееся детство неожиданно выперло в кинематограф – в потоке заведомых фильмов актеры с чувством и вкусом начали играть отрицательных персонажей: белых, дворян, офицеров, князей… комиссары стали получаться все дежурней и проще. В среднеазиатском кино эта тенденция так заголилась, что поток юбилейных картин типа «остерн» был метко кем-то назван «Басмачфильм».