Андрей Битов - Пушкинский дом

…подкинул белый шарик и поймал на черный…

См. коммент. к с. 10 – Раскидайчик.

Не знаю, как сумел Митишатьев сохранять их так долго! Забава эта после войны так же внезапно появилась, как и исчезла. Шарики были тяжеленькие, не совсем ровные, как скатанные меж ладоней из глины, потом обожженной; покрыты они были составом вроде как со спичек или даже – тонко – порохом. Во всяком случае, звук был как от выстрела из игрушечного пистолета, заряженного пистонами, а запах – как от неразгоревшейся спички.

…синий… топот мундира…

Старая милицейская форма (сочетание синего с красным – еще дореволюционного происхождения). В 1970 году (сначала в столице) начался переход на новую благородно-дипломатическую форму цвета маренго. Вообще за последние годы большой прогресс наблюдается в области вторичных милицейских признаков: спецмашины заграничных марок, рации, краги, шлемы, звезды на погонах… – все это стало красивее, и всего этого стало больше.

Документ-эксперимент-экскремент.

Автору засела в незрелый мозг история, рассказанная старшим братом, студентом Ленинградского университета, в самом начале 50-х годов. Она характерна и эпохально бездарна. Ректор университета, сорокалетний академик-математик, лауреат Сталинской премии, мастер спорта по альпинизму, горнолыжник, романтически поразил голодное воображение студентов тех лет, кроме своих титулов, еще и следующей легендой: якобы он ехал на колбасе (буфер трамвая), милиционер засвистел и снял его с колбасы, потребовал документы, тот достал книжку члена (Академии наук), мол, провожу научный эксперимент, милиционер взял под козырек: «Продолжайте, товарищ академик!»

Нет, я все-таки слишком давно живу!

«Правило правой руки Митишатьева»… «Если человек кажется дерьмом, – то он и есть дерьмо».

Мука с этими мнемоническими правилами!.. Автор никогда не мог справиться ни с правой, ни с левой рукой, ни тем более с буравчиком. Либо он понимал законы, либо запоминал правило. Автор и теперь не помнит эту мнемонику, а только муку, с ней связанную. Вот мука-то и пригодилась.

– Представь себе, айсбергов на этом острове тоже нет.

Шутка эта не принадлежит автору (он так не шутит), не принадлежит она даже и Митишатьеву, который в данном случае переиначивает шутку не то Ильфа, не то Петрова.

Как это случилось? – тут неуловимый переход… (и до конца абзаца); Раздался стон, скрип, авторский скрежет… (и до конца абзаца).

Авторский эвфемизм. Автор убежден, что любой сюжет основан на ложном допущении, иначе он будет замкнут и растворится в той самой жизни, у которой нет ни линии, ни темы, ни судьбы – ничего от структуры. Скажем, такой человек, как Раскольников, не мог убить процентщицу (он мог убить Лизавету, вторая жертва, естественно, после первой, но – первая невозможна). Перед Достоевским стоял выбор: преступление или наказание? – пойти за сюжетом или за героем. Либо взять героя, который мог убить процентщицу (он бы и не убил Лизавету), но это был бы не Раскольников, а роман – это Раскольников, это – наказание. Достоевский предпочел героя правде сюжета; но без сюжета, пусть основанного на ложном жизненном допущении, герой бы не вступил в реакцию той силы, какая была необходима Достоевскому. Достоевский соврал в сюжете и выиграл роман.

Можно найти и другие примеры. Язвы сюжетных допущений всегда на виду, на них коростой нарастают скороговорка, пропуск, прием. Но без них произведение не наберет силы, не выскочит на энергетический уровень великого произведения. Меня всегда смущала эта маленькая неправда больших вещей, и, восхищаясь достижениями, полученными с ее помощью, я никогда не мог на нее решиться для себя.

С огорчением я понимаю и принимаю это в себе как недостаток силы. Но не могу преодолеть.

Как ни ослаблен сюжетно этот роман, но и он был замешан на метафорическом допущении, не выдержавшем проверку правдой: герой должен был быть убит на дуэли (смягченно: пьяной) из старинного дуэльного пистолета. Все шло хорошо, пока это ожидалось (но только потому, что это ожидалось), и все стало решительно невозможно, когда подошло вплотную. Литературный суп – обязательно из топора (в «Преступлении и наказании» это буквально так), но приходит мгновение облизывать его на правах мозговой кости. А невкусно. Тут и сыплется последняя специя, колониальный товар: прием, фокус, ужимка, авторский голосок… Как раз то, ради чего все – всегда тяп-ляп (когда уже есть кораб…).

…«очко» – те же пригородные ужимки…

Очко (двадцать одно) – игра умная, психологическая, на нервах (на нарах). В нее проигрываются и последний рубль, и последние штаны, и жена, и жизнь. Поэтому прикупивший карту ничем не должен выдать ее достоинства. Задача не обрадоваться и не огорчиться слишком трудна для охваченного азартом человека. Поэтому карта открывается для себя медленно, чуть-чуть, как бы тайком даже от себя, не только чтобы не подсмотрели, но чтобы удержать маску. Так играют на нарах, такую же манеру можно увидеть в пригородных электричках: то ли народ, который в них ездит, отчасти деклассирован и успел всякого повидать, то ли лавки в вагоне напоминают отчасти нары…

…хpoмoe слово «дилогия»…

В эпоху все более широкого развертывания «полотен» в нашей литературе все стали стремиться к написанию не просто большого эпического романа, но непременно трилогии. Скажем, «Заря» – «В бурю» – «Покой нам только снится» или «Шторм» – «Рассвет» – «Смерти не будет» (третий роман обычно дописывался уже в либеральное время, когда в моде были длинные названия). Писатели, позже включившиеся в это ковроткачество, не успевшие дойти до третьего или начавшие со второго, родили это новое в литературе жанровое обозначение неоконченной трилогии – дилогия. За нее уже пора получать премию. Постепенно стало ясно, что третий и необязателен. Понятие «дилогия» оказалось утвержденным как новый, секретарский жанр.

…поднимает с полу листок… Не меньший интерес представляет для нас и другая поэма Гомера – «Одиссея»…

Листок подлинный (см. примеч. на с. 95). Найден в том же месте, что и клочок газеты (см. коммент. к с. 13), но по другому адресу (Москва, ул. Руставели, 9/11 – общежитие Литературного института им. Горького).

Работа – аккордная.

При отсутствии конкуренции и безработицы существуют три основных вида зарплаты: повременная, сдельная и аккордная. Последний вид идеологически не поощряется как ведущий к штурмовщине, рвачеству, нарушениям требований охраны труда, таящий в себе зернышки капиталистического предпринимательства. К аккордной оплате прибегают в крайних случаях (когда надо сделать быстро и хорошо). Это заранее назначенная сумма за определенный объем работы, без учета времени и числа работающих (см. примеч. на с. 382).