Юрий Коротков - Девятая рота (сборник)

Полина, закипая, встала на пороге и уперла руки в пояс.

Они стояли в пивной среди промасленных работяг, с опустевшей наполовину бутылкой виски на столике.

– У моей правоверной единственное достоинство: в десять ноль-ноль она ложится спать, и через пять минут ее можно грузить в багажный вагон, – рассказывал Фред. – А через десять я уже хилял по Бродвею. Я видел ночной Нью-Йорк, Мэл, там не осталось ни одного бара, в котором меня не знают в лицо. Я был во всех джаз-клубах Лос-Анджелеса. Там действительно много стильных чуваков. Вот американский стиль, Мэл, – указал он на свой строгий темно-серый костюм с широченными брюками.

– Да тебя с трех шагов от жлоба не отличишь!

– Ты что? – обиделся Фред. – А качество? Ты пощупай! А лейбл? – он распахнул пиджак и показал этикетку. – Важно не то, что снаружи, а что на подкладке. Чем свободнее человек, тем проще он одет. А если нас вот таких, – указал он на Мэлса, – пустить на Бродвей – настоящий Бродвей – нас через два квартала забрали бы в психушку. Да что Бродвей! – махнул он. – В провинциальной колхозной Оклахомщине, где живут ковбои, которые, оказывается, не бравые парни с «кольтами», а обыкновенные пастухи с навозом на сапогах – даже в поганой Оклахоме на нас смотрели бы как на папуасов с острова Джумба-Юмба в юбочке из банановых листьев!.. Понимаешь, Мэл, мы хотели жить, как в Америке, быть свободными, как в Америке, танцевать, как в Америке, одеваться, как в Америке, и ради этого были готовы на все: нас гоняли, стригли, исключали, сажали. А оказывается, мы были просто домотканой, местного пошива пародией на американцев… В Америке нет стиляг, Мэл…

– Фред! – отчаянно сказал Мэлс. – Но мы же – есть!..

Полина гладила детские вещи. Настольная лампа была завешена пеленкой, чтобы свет не падал на кроватку. Вошел Мэлс, уже одетый, взбодрил кок перед зеркалом, взял футляр с саксофоном.

– Ты куда?

– Как куда? – удивился он. – Вечер в Парке Горького, я же говорил…

Она снова опустила голову и с силой провела утюгом вперед и назад.

– Ты подал заявление в институт?

– Нет.

– Почему? Ты что, собираешься всю жизнь лепить своих уродов и дудеть на саксе? – вдруг зло крикнула она. – Мэл, посмотри вокруг! Все живут, как нормальные люди! Поиграли, перебесились, только у тебя одного детство в голове застряло!..

Мэлс остановился, растерянно глядя на нее. Полина осеклась на полуслове, торопливо подошла, обняла его:

– Мэл, прости, пожалуйста… Сама не знаю, что несу. Извини… – она потерлась щекой о его плечо, виновато глянула снизу вверх: – Превращаюсь в коммунальную стерву, да? Просто немножко устала. Это пройдет… Ты уходишь – я не знаю, вернешься ты или нет, – беспомощно сказала она. – Или снова надо среди ночи хватать ребенка и ехать в милицию просить: отпустите нашего папу… Я боюсь, Мэл. Боюсь, что кончится, как у Боба, что сюда, вот сюда, в наш дом придут с обыском, вывалят наши вещи на пол и будут ходить по ним грязными ногами… Мы оба не говорим об этом, стараемся не думать, но ты же все понимаешь. Для меня закрыты все двери, меня не возьмут ни на одну работу с таким ребенком. У меня на лбу написано вот такими буквами: американская шпионка. Если с тобой что-то случится – что мы будем делать без тебя, Мэл?.. Я жила, как хотела, потому что была одна. Теперь я не одна, и ты не один…

Они вдруг замерли, тревожно глядя друг другу в глаза. Потом повели головами по сторонам, принюхиваясь – и бросились к чадящему на прожженной простыне утюгу.

– По-ольза!.. – только и сказал Мэлс, и оба негромко, невесело засмеялись.

Мэлс поставил футляр и расстегнул пиджак.

– Ну как тебя одну оставить? Ты же дом сожжешь, – усмехнулся он.

Полина перехватила его руку. Провела ладонью по пушистому желтому лацкану, подняла глаза и сложила губы в прежнюю беспечную улыбку:

– Не надо, Мэл, – качнула она головой. – Тебя люди ждут. Просто… будь чуть-чуть осторожнее…

Мэлс прижал ее к себе, уткнулся в коротко стриженную макушку.

– Сегодня в последний раз, – сказал он.

– Это не мне решать, Мэл… – устало ответила она.

Мэлс шел с футляром по вечерней улице под тяжелым взглядом огромного чугунного Вождя.

Прикрыв глаза, он вел на саксофоне медленный блюзовый мотив. Сакс в его руках, будто жалуясь на что-то, звучал все надрывней, все выше, пока не сорвался на пронзительной ноте.

Мэлс открыл глаза. Никто не танцевал, стиляги, собравшиеся под сценой, молча смотрели на него.

Мэлс улыбнулся. Щелкнул пальцами: раз, два, три. Ударник откликнулся дробью, и джаз-банд грянул в бешеном ритме. Между танцующих стиляг, среди смеющихся лиц, ярких пиджаков вразлет и пестрых блузок, разноцветных галстуков, канареечных тракторов, крашеных коков и замысловатых венгерок мелькнул вдруг отец с гармошкой и папиросой в зубах, и Фред в смокинге с бабочкой, и Дрын в тельняшке и бескозырке с лентами, и Боб в арестантском ватнике с номером…

Мэлс пробежал пальцами по клапанам снизу вверх, подпрыгнул – и так замер в стоп-кадре: с распахнутыми за спиной, как крылья, полами длинного пиджака, взлетевшим над плечом галстуком и вскинутым вверх саксофоном.