Наталия Терентьева - Похожая на человека и удивительная

Да нет, ну что за бред. Я просто ничего не скажу. Отсмеюсь, отболтаюсь. А зачем тогда я еду на встречу со Славой? А я не приеду…

Я чуть не врезалась в затормозившего впереди «мерса». Нет, спасибо, только не сейчас. Включаем аварийку? Водитель, считающий, что он плохо себя чувствует, имеет право ехать на аварийке. А я чувствую себя плохо, я измучила себя непривычными сомнениями.

Я вообще-то – Стрелец. Я мажорный человек, родившийся зимой, в начале декабря. Мажорный не в том новомодном смысле, на меня не валятся горы швейцарского шоколада, и мой папа или муж не покупает мне третью квартиру, в которой по мраморной лестнице катятся, звеня, золотые монетки. Мажорный в музыкальном смысле – если музыка написана в мажоре, то и не стоит пытаться исполнять ее грустно.

Мама вынашивала меня девять месяцев, три календарных сезона. Всю долгую весну, которую мама никак не могла решить, рожать ли ей от моего никудышного отца, горе-изобретателя. Всё долгое жаркое лето, когда мама, наперекор отцу, продолжала работать в своей душной бухгалтерии. Всю сухую и холодную осень, которую мама, неожиданно смягчившись, просидела в кресле-качалке у окна, благосклонно принимая папину ненормальную заботу о ней и о будущем ребенке. Папа был так рад, ну уж так рад, что мама, видно, заранее невзлюбила меня за то, что я стала центром внимания в их маленькой семье. К самым родам мама так изменилась и внешне и внутренне, что за несколько дней до назначенного срока сходила на консультацию к психиатру. Она показала ему спортивную шапку, которую носила уже второй месяц, и коротко остриженные ногти.

– Понимаете, доктор, это не я. Как будто в меня вселился другой человек. Я вижу, что это ужасная шапка, и ничего не могу с собой поделать. Надеваю ее и сама себе в ней нравлюсь. Симпатичная такая, ловкая, быстрая… И хожу вот с такими безобразными ногтями, как мальчик. А покрасить не могу, раздражают цветные ногти.

Психиатр, по рассказам мамы, громко смеялся. И отсмеявшись, объяснил ей:

– Так в вас действительно живет другой человек. Мальчик, по всей видимости. Он будет энергичный, живой, носить кепки и спортивные шапки и, очень надеюсь, не будет красить ногти. А настроение у вас хорошее?

– Да слишком! Всё радует, всякая глупость, мой глупый муж тоже радует, кажется умным и беззащитным. Хотя я его на самом деле ненавижу! Шутки его дурацкие! Так я сама теперь все время пытаюсь шутить! Как шут гороховый!

– Вы так не горячитесь. Такое бывает. Вы вернетесь в саму себя после родов. Осталось немного подождать. А сейчас просто новая личность чуть-чуть замещает вашу.

Это одна из маминых любимых семейных легенд, которой она часто пугает малознакомых людей. Поедет куда-нибудь отдыхать и рассказывает в лицах, как я, еще нерожденная, заставляла ее изменять самой себе и носить ужасные шапки и острить по любому поводу.

Вот я и получилась мажорным, успешным, уверенным человеком. В красной кепке, надетой задом наперед, без маникюра, острословной и нелюбимой мамой. Последнее обстоятельство лишь придает мне твердости и желания выжить в этом мире, полном ловушек, условностей, невыполнимых или невыполняемых законов, подлости, корысти, глупости, в мире, для меня начавшемся когда-то третьего декабря. Как я еще до третьего декабря заставляла маму изменять самой себе и носить старую кепку моего бедного папы, я, увы, не помню.

Я – человек-позитив. Я не привыкла метаться в сомнениях и самоедстве. Я еду на встречу со Славой для того, чтобы хороший и порядочный человек не усомнился в моей дружбе и порядочности. Даже если для этого придется раскрыть ему мою странную тайну.

Я удивилась месту, которое мне назначил Слава, – неужели он пойдет в такое публичное место? Его знают и как политика, и еще помнят как спортсмена. С трудом припарковав машину в переулке, я пошла в сторону Тверской и увидела Славину машину. Он высунулся в окно и помахал мне рукой:

– Садись! Поедем, здесь рядом.

– В пыточную камеру? – не очень весело пошутила я, думая о том, как же все-таки меня раздражают условности жизни в большом городе. И как иногда хочется говорить то, что думаешь, не искать скрытых планов в речи другого и понимать именно те слова, которые к тебе обращены. И верить им.

– Лика! – Слава чмокнул меня в щеку, когда я села рядом с ним. – Вот то ли ты шутишь, то ли нет. Непонятно. Но очень обидно.

Слава говорил и говорил, а я чувствовала одно – он совершенно не знает, как выспросить у меня правду. А он очень хочет знать правду. Он даже отменил сейчас важную встречу, когда я вроде бы согласилась все ему рассказать. И теперь не знает, как, с какой стороны поумнее ко мне подступиться, к умной и лживой журналистке.

– А ты никак не подступайся, – прервала я его отвлеченные рассуждения и тревожные мысли. – Я тебе все расскажу. Давай только выйдем из машины и получим где-нибудь стакан минералки или апельсинового сока. Я полтора часа проторчала в пробке, вспоминала себя маленькой. И ужасно хочу пить.

– Между этим есть какая-то связь? – настороженно спросил Слава.

– Нет, – засмеялась я. – Я просто хочу пить.

– Вот здесь, – Слава показал шоферу, где остановиться. – Даже ты вряд ли здесь была. Закрытое местечко. Фейс-контроль и ночью, и днем. Причем есть строгий список допущенных физиономий, остальные могут даже и не пытаться. Хотя вывеска, видишь, есть, все официально…

– А что скажут тем, кто рожей не вышел?

– Что мест нет, – улыбнулся Слава. – Проходи, не стесняйся. Нам будут рады.

Мы вошли со Славой в небольшое кафе. Меня, как я поняла, пропустили со Славой. Я оглядела помещение. Кафе как кафе. Если не считать того, что везде понатыканы видеокамеры и нереально чисто, и никого вообще нет, кроме двух мужчин средних лет, в строгих костюмах, вполголоса беседующих о чем-то с крайне озабоченным выражением на лицах.

– А где допущенные лица? – Я быстро выпила стакан ледяного сока, который нам тут же принес официант с непроницаемым взглядом – неровен час и официанты тут в погонах, раз все так сурово.

– Тебе не интересно, правда? – Слава пытался шутить, но у него это плохо получалось. – Никого не сфотографируешь. А здесь, кстати, даже и не думай фотографировать, отнимут камеру сразу, причем навсегда. Зато здесь любой, кто придет, может чувствовать себя в безопасности, как в бронированном автомобиле.

– А зачем мы сюда пришли, Слав? Ты…

Ну да, конечно. Я перевела на язык слов – не чувств, не ощущений – то, что переживал сейчас Слава. А переживал он самый обычный, банальный и очень сильный страх. Слава боялся меня, он не понимал, что происходит. Может, налет на квартиру – только первый звоночек. В политике ведь все так серьезно… Он и так сделал смелый шаг – решил встретиться со мной, подозревая, что я имею какое-то отношение к ограблению его квартиры, только по какой-то причине сдала налетчиков.