Наталия Терентьева - Похожая на человека и удивительная

– Награбленное не поделили, – объяснила я Славе. – Осторожно…

Слава поперхнулся своим зеленым чаем, несмотря на мое предупреждение. Бедный чемпион. Или я сейчас разговариваю не с чемпионом? Все-таки с трусливым политиком? А бывают разве другие? Да, бывают, конечно, но долго не живут.

Я увидела на телефоне высветившееся слово: «Мама». Ничего себе. Мама мне звонит раз в полгода. А тут уже второй звонок за месяц, кажется.

– Да, мам.

– Лика-а-а…

Я услышала мамино рыдание. Не совру, если скажу, что на моей памяти мама плакала два раза – когда умерла бабушка, и еще когда я однажды сказала, что Валерик – тупой идиот безо всякой надежды на успех, недоучка, лентяй и в этой связи полный неудачник. Почему-то мои слова тогда поразили маму в самое сердце, возможно, я просто сказала то, о чем мама даже боялась подумать.

О чем же плачет моя мама сейчас? Я как-то сразу поняла, что ничего трагического не произошло, что все живы, никто не отрезал себе ненароком конечности и не сшиб человека насмерть. Тем более, что кроме меня в нашей семье водит только Валерик, у которого машина с прошлого года стоит со снятым аккумулятором и тремя колесами.

– Мам, успокойся, что случилось?

– А ты не знаешь? – Мама тяжело дышала, набирая дыхания для того, чтобы зарыдать еще сильнее.

– Нет.

Слава выразительно посмотрел на меня – может, он думал, что я, как некоторые дочери, разговариваю со своей мамой по три раза на дню, обсуждаю рецепт утиного паштета с яйцом и вчерашнюю серию полицейского детектива.

Я прошептала ему: «Извини, два слова с мамой нужно сказать, она плачет». Слава кивнул. Я пыталась вслушаться в мамины неумелые всхлипы – красиво плакать женщины учатся годами, сквозь слезы говорить то самое важное, что мужчина должен услышать именно в такой момент, но это не про мою маму, ее мужчин слезами не возьмешь, сами поплакать мастера. Из того, что говорила мама, я толком понять ничего не могла. И вдруг, на секунду выключив в своей голове громкий звук маминых переживаний, я поняла. Отчим. Да нет! Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Неужели он, тихий, покорный, забитый, зависимый до самой последней своей клеточки, решился на такой шаг?

– Ушел Петр Евгеньевич, понимаешь, дочка?! По-настоящему ушел! Все газетные вырезки свои в коричневой папке даже взял! Помнишь его папку? Она стухла уже вся, а он ее взял! Зачем это ему, интересно, показывать своей молодой шлюшке, что ли? Какой был радиоактивный фон в районе щукинской поймы в 1970 году? – Мама горько засмеялась.

А я порадовалась – раз мама так красочно объясняется, членораздельно выговаривает сложные слова, даже шутит – не я, моя мама! – страшного с ней ничего не произойдет.

– Мам, а кто тебе сказал, что она молодая?

– А ты знаешь, сколько ей лет? Ты знаешь? Знаешь! Знаешь и молчишь! Всегда так! Я ведь тебя еще тогда спросила, кто у него. И ты все поняла! Я по твоим глазам видела, что ты поняла! Ты поэтому и убежала, чтобы мне навредить, как обычно, чтобы ничего мне не говорить!

– Мам, кто из нас экстрасенс? – Я взглянула на Славу, но он никак не отреагировал на мои слова. Ну и хорошо, раньше времени не испугается.

– Шутишь, балаболка! На радио своем шути, мать позорь! Экстрасенс она, видишь ли! Да я такой же экстрасенс, как и ты, чтоб ты знала! Я все давно почувствовала, я даже видела ее во сне, тварь эту, переманившую Петрусю!

– И где же они познакомились, раз ты все знаешь? – Я постаралась спросить это спокойно, хотя мамин воинственный тон и традиционная манера перевести все военные действия, всю артиллерию и удары с воздуха на меня ничего хорошего ни мне, ни нашему разговору не предвещали.

– На птичьем рынке! Что, съела? Думала, ты одна такая умная? Я сразу поняла, когда он тогда приехал с рынка, как в чумной маске, ненормальный…

– Мам, – негромко остановила я ее, – а что такое чумная маска?

– Отстань! Ты жестокая и равнодушная! От тебя ни капли сочувствия матери! Нет и не было никогда! Ты как не дочь мне!

А ты как не мать, могла бы сказать я, но, разумеется, не сказала.

– Мам, если ты хочешь, я к тебе приеду. Но я вряд ли тебе чем-то помогу. Сходи лучше в церковь, поставь свечку святому Петру, чтобы вразумил Петра Евгеньевича и объяснил ему, что никто, кроме тебя, любить его никогда не будет, потому как не за что его любить. Полное отсутствие мужских качеств. И той женщине с котятами…

– С котятами? – взвыла мама. – Я поняла! С котятами! Вот откуда этот бред, который он нес последние дни. Все спрашивал меня, нет ли у него аллергии на котов! Я говорила, что нет, а он снова спрашивал – не мешают ли коты спать по ночам. Он ведь, знаешь, сволочь старая, если ночью проснется, до утра не уснет.

– А ты что говорила, мам? В смысле, про котов что ответила этой старой сволочи?

– Не смей так про Петра Евгеньевича говорить! – взвилась мама. – Я сказала, что коты очень полезны для здоровья и долголетия… О-о-ой, дура я какая! Дурочка глупенькая, доверчивая…

– Мам… – я взглянула на Славу, который уже очень нетерпеливо смотрел на меня и нервно постукивал пальцами по темной скатерти. – Мам, ты извини, я не могу больше говорить. Я думаю, он вернется.

– Думает она! Да ты о матери никогда не думаешь! Ни словом, ни делом не поможешь! Всем же кажется, что ты такая замечательная! Ты бы себя слышала по радио! Просто совесть сорокалетних москвичей, звучащая в эфире!

– Здорово сказано, мам, я сегодня это повторю в эфире, скажу, моя мама меня такими словами отругала с утра пораньше. Всё, пока, звони!

Я выключила телефон, хотя мама продолжала что-то говорить на очень повышенных тонах. Хорошо, что у моей мамы всегда есть внешний враг. Ведь это лучше, чем безадресно корить судьбу или Всевышнего, а уж тем более себя. Ни Валерика, ни Петра Евгеньевича серьезно ругать тоже нельзя – они смысл маминой жизни. И какой же он будет, этот смысл, если мама в них по-настоящему разочаруется? Поэтому пусть лучше ругает меня.

– Слава, извини ради бога, мне мама звонит раз в год, только если что-то случилось. У нее просто серьезные неприятности с мужем.

– С твоим отцом? – зачем-то уточнил Слава.

– Нет, отец давно умер, то есть пропал без вести. С отчимом. Ладно. Ты готов к суровой и очень странной правде? Не сойдешь от нее с ума?

– Я от политики и спорта с ума не сошел, так что…

– А жуки?..

Ну что у меня за особенность мозгов! Конечно, Слава улыбнулся, но уж очень как-то через силу.

– Жуки – да. Это ненормально, я согласен.

– Слав, прости. У меня просто так созданы мозги. Я над всем смеюсь, даже если мне это нравится. Мне, кстати, именно твоя картина с жуком и помогла. Я ее повесила в холле и мимо нее хожу каждый день. Смотрю на жука, и мне так же хорошо от этого, как в первый раз, когда я ее увидела. Ты что-то такое вложил в нее… Свое, энергетическое, личностное…