Лариса Райт - Всегда бывает первый раз (сборник)

– А он почему дверь не открывает?

– Уснул, наверное.

– В субботу? В пять вечера?

– Уже пять?! – не сдержалась Натка, но тут же взяла себя в руки. – Устал за неделю. Ты же знаешь, как папа много работает.

Ниночка недоверчиво взглянула на мать, но ничего не сказала. Натка вылезла из машины и повела дочку в дом.

– А что же ты не позвонила?

Ниночка удивилась:

– Я? Я звонила. Папе вчера вечером.

– А-а-а. Тогда ясно.

Дочь вопросительно изогнула бровь, желая услышать продолжение, но Натка объясняться не стала, спросила:

– Есть хочешь?

– Не откажусь.

– Отлично. Тогда мой руки и за стол.

Пока Ниночка плескалась в ванной, позвонил Валерка и довольным голосом сообщил, что они «уже сделали все уроки, пообедали в суши-баре, сыграли в боулинг и сейчас всей компанией валят в кино».

– В девять дома, – напомнила Натка, хотя сын, кажется, уже бросил трубку. Она вздохнула: становилось очевидно, что план, казавшийся ей таким прекрасным, был провальным практически по всем статьям. С дочерью они бы разминулись, а сын прекрасно выполнил всю программу без матери и, похоже, в гораздо более привлекательной для себя компании. «Я ему больше не нужна», – подумала Натка, и на глаза навернулись слезы. Но она тут же себя одернула: «Не нужна, чтобы утирать сопли, а для другого, может, еще и нужна. И всегда буду нужна. Мама я или кто?» Она сама удивилась собственным мыслям. Удрученность последних месяцев исчезала, уступая место еще шаткой, но уже заметной уверенности в себе. «Откуда она взялась? Оттого, что я прочитала дневник Андрея?»

Нина хлопнула дверью ванной и вернулась на кухню.

– Значит, папа тебе ничего не сказал?

– Про твой приезд? Нет, но это неважно.

– Не про приезд. Меня отчислили.

Натка дернула рукой, в которой держала кастрюлю, и капли горячего соуса больно обожгли запястье, но она даже не заметила: смотрела на бледное, расстроенное лицо дочери и лихорадочно соображала, что говорить. Раньше она непременно начала бы ругаться, сказала бы, что Нина в очередной раз не оправдала доверие, и определенно добавила бы, что ничего путного из нее не получится. Но сейчас Натка сдержалась. Во-первых, сыграло роль то, что она все еще хотела выполнить хотя бы часть своего плана и улучшить отношения с дочерью, руганью же этого не достигнуть. А во-вторых, последние события доказали, что она – Натка – обладает удивительной способностью переворачивать все с ног на голову и наделять происходящее смыслом, очевидным только ей одной. Она молча поставила перед дочерью тарелку горячих макарон с острым соусом и погладила Нину по голове.

– Ничего, – сказала Натка. – Это ничего, доченька. Все как-нибудь наладится.

И тут Нина – ее сильная, невозмутимая дочь, которую, казалось, ничто на свете не может вывести из равновесия и заставить проявить истинные чувства, – неожиданно закрыла глаза руками и зарыдала, приговаривая:

– Мама-а-а, ты пра-а-а-ва-а-а. А я, ду-у-ура, не верила.

– Нина, – Натка по-настоящему испугалась. – Ты что, Ниночка? Что ты такое говоришь? В чем права? Во что не верила?

– В то, что я бе-е-ездарь.

– Ты бездарь? – Натка была шокирована. – Да ты что?! Когда я такое говорила?!

– В тре-е-тьем классе, и в пя-я-том, и в се-е-едьмом. А еще д-два го-ода наза-а-ад, когда я язы-ык проколола и та-тату-у-ушку сделала.

– Ну, бездарность не имеет ничего общего с издевательством над собственным телом. Это просто глупость.

– Э-э-это выра-а-жение собственного «я».

– Допустим, просто «я» у тебя не совсем зрелое. Сережки-то уже нет в языке.

– Просто неудобно оказалось.

– Но ведь нет.

– Нет.

Натка немного успокоилась. Спор, по крайней мере, заставил дочь прийти в себя и прекратить захлебываться слезами. Ниночка сидела над полной тарелкой и рассматривала вилку так, будто могла обнаружить на ней ответ на вопрос: «Что есть истина?»

– Нин, – позвала Натка, – а что в школе-то было?

– В третьем пара за диктант, в пятом за сочинение, а в седьмом я никак не могла запомнить отрывок из Шекспира на английском. Мам, – Ниночка оторвала глаза от вилки и посмотрела на Натку так, будто испытывала всю вековую боль угнетенного народа, – ну я же не виновата, что думаю красками и рисунками. Вот попроси меня назвать основу коллекции Диора семьдесят восьмого года, я расскажу.

– Конечно, Нинуля, ты не виновата. Это я виновата. Я.

– Ты?

– Да. Ну как бы тебе объяснить? Просто многие родители желают видеть в своем ребенке совершенство и не могут принять в нем отсутствие способностей, которыми наделены сами. Я вот такой родитель. Тебе не повезло.

– Мам, да ты что?! Как это не повезло? – Ниночка вскочила, чуть не сбросив спагетти на пол. – Ты хорошая, ты очень хорошая. Это я расстроена просто, вот и наговорила тут.

– Ты все правильно наговорила. Я буду исправляться, ладно? Видишь, уже пытаюсь. И никакой ты не бездарь! Какой же ты бездарь, если сама в колледж поступила, да еще и без знания языка тебя взяли.

– Как взяли, так и выставили. – Глаза Нины опять заблестели.

– А за что выставили-то? – спросила Натка как можно спокойнее, дабы предотвратить новую истерику.

– За идею. – В голосе дочери угадывались хвастливые нотки.

– Рассказывай! – Натка села за стол, призывая Нину последовать ее примеру.

– Короче, – начала Нина, снова усаживаясь перед тарелкой.

– Можно длиннее, только через пять минут. Сначала поешь, а потом уже будешь докладывать.

– Ну мам!

– Без «ну»! – «И откуда у меня эти командирские замашки? От Паолы набралась, не иначе».

– Ладно, – Нина вздохнула, состроила недовольную гримасу, но подчинилась. Натка мысленно отпраздновала победу. Уже давно дочь не желала уступать матери ни в чем и проявляла характер буквально на пустом месте. Натка грешила на затянувшийся переходный возраст, но, как выясняется, причина была в другом: если тебя безосновательно величают бездарем, сложно удержаться от искушения постоянно проявлять индивидуальность и доказывать обидчику, что ты не верблюд. Вот Нина вовсю и протестовала: «Не ходи!» – «Пойду!», «Оденься!» – «Не стану!», «Убери!» – «Потом», «Как ты со мной разговариваешь?!» – «Нормально». «А ведь и правда нормально разговаривала», – подумала Натка, – так, как я этого заслуживала. Я же зудела целыми днями надоедливой мухой, да и зудела, выходит, обидные вещи, вот и результат. А теперь Ниночка пожила отдельно, отдохнула, передумала всякую всячину и, наверное, поняла, что мама совсем не враг. Может, мы с ней и очень разные, но стоим на одном берегу, и я все сделаю, чтобы она никогда не захотела окончательно переплыть реку». Натка смотрела, как торопливо заглатывает дочь макароны, и хотела было сказать: «Не торопись», но одернула себя: «Опять за старое? Она спешит все тебе рассказать, поделиться, как с другом, а ты снова превращаешься в назидательную маман». Натка погладила дочь по волосам, машинально отметив, что, как только Нина перестала жечь волосы пергидролем, они снова стали мягкими и шелковистыми, и спросила: