Галина Артемьева - Несчастливой любви не бывает (сборник)

– Нет, не последние, мы тебе еще много купим, когда вырастем, увидишь, – пообещала Гуся.

– Главное, больше никогда так не делайте, не трогайте чужих вещей ни под каким видом, ни за что. От этого получается только боль и стыд.

Они поклялись, и клятва эта прочно засела в их памяти.

Но теперь они должны, должны!

Так, Мышка, давай думать, где еще не посмотрели.

Да только в двух местах и не рылись: в маленьком стенном шкафчике в коридоре – не среди ботинок же зимних и не на полке с шапками документы окажутся – и еще в узком отсеке платяного шкафа в его комнате – там только и было, что его парадная форма и две коробки с ботинками. Этот сам занимался своим парадным мундиром, им строго-настрого запретил до него дотрагиваться. Еще давно им, маленьким, пробурчал:

– Вот тут у меня – видите что: ботинки и костюм. Больше ничего. Так что сюда носы свои не совать.

Можно подумать, очень им это надо!

Эх, не могло и там, конечно, быть ничего, как и в прихожке. Ну, глянуть разве для очистки совести?

Гуся встала на стул и принялась лениво ворошить ушанки, беретки на узкой полке.

Мыша безнадежно, с опаской открыла «парадный» отсек.

– Гуся, скорей сюда! Что тут?! – Сестра, едва не свалившись со стула, ринулась на дикий, страшный крик.

Мыша сидела на полу рядом с коробкой из-под громадных мужских ботинок, доверху наполненной какими-то бумагами. В руке ее трепыхался серый листок, от которого девочка, не выпуская его из рук, с ужасом отворачивалась.

– «Свидетельство о смерти», – прочитала вслух, ничего не понимая, Гуся, – «Дубинина Наталья Николаевна, 34 года… рак…»

Они нашли свою маму в этом пыльном картонном гробу. Нашли фотографии, с которых она счастливо и беззаботно улыбалась выросшим без нее дочкам, на которых она прижималась обеими щеками к их маленьким светлым головкам, на которых она, в невестинском наряде, держала за руку их красивого, не научившегося еще быть зверски-угрюмым отца.

Они нашли ее, вот она, рядом, даже дыхание ее, от которого шевелятся их мягкие волосы, можно услышать, даже поговорить с ней, без слов, глазами, пристально вглядываясь в черно-белый портрет…

Вот ее носовой платочек с чудом сохранившимся запахом тех самых, единственных в ее жизни, французских духов… Вот два ее золотых колечка – одно с красненьким, другое с голубеньким камушком. Вот диплом об окончании института, в который они как раз собрались поступать. Вот еще какой-то документ – «Свидетельство о праве на жилище», из которого они узнают, что им с мамой принадлежит однокомнатная квартира в Москве, в Трубниковском переулке, том самом, арбатском, куда их так сильно тянуло всегда (вот где они, видно, прописаны). Вот справка на желтой полупрозрачной бумаге, свидетельствующая, что Дубинина Н.Н. похоронена такого-то числа такого-то года на участке № 72 Востряковского кладбища. Вот два пакетика, на одном написано «Леночка», на другом «Оленька», с прядками их младенческих волосиков. Господи, сколько сокровищ! Целой жизни не хватит насладиться. Целой жизни не хватит оплакивать навсегда ушедшую от них маму, чьей душе они не давали успокоиться, упрямо молясь «за здравие».

И свидетельства о рождении найдены, и две связки ключей. Неужели от их родного дома? И толстый конверт с надписью «Моим ненаглядным девочкам» – мамочкино прощальное письмо.

И только одно вряд ли суждено им будет найти за всю оставшуюся жизнь – нигде, никогда не найдут они ответ на вопрос, почему, за что мучил их отец все эти годы, за что проклинал угасшую жизнь матери, чего не мог им простить?

А впрочем, кто знает, может быть, в какой-нибудь умной Гусиной книжке уже про это написано?..

Эх, грабли, грабли! Нельзя на вас наступать больше одного раза. Это в идеале. Реальность почему-то обожает повторения. Наверное, чтобы дошло окончательно и бесповоротно. Первый раз – это случайное попадание. Второй – намек на то, что лоб надо бы поберечь, раз грабли никуда не деваются. А третий? Это уже диагноз. Или – катастрофа. Тут уж полагается понять, что ходишь по кругу, если все время возвращаешься к скромному орудию сельхозтруда, которое, не таясь, поджидает тебя посреди дороги и метко бьет. В который раз по одному и тому же месту.

И что же делать? Неужели так и продолжится? Неужели весь жизненный маршрут имеет только одну веху: грабли? Причем одни и те же…

Ну, почему третий ее МЧ слово в слово повторяет формулу и первого, и второго, прощаясь навсегда?

– Ты слишком правильная. С тобой все предсказуемо.

Нет, вы слышали? Быть хорошей и правильной – это минус! Дефект!

В чем же ее вина? И что тут такого плохого – вот бы разобраться!

Что она делала не так? На свидания не опаздывала – и это раз! Не скандалила и уступала – и это два! Выполняла обещания, не давала поводов для ревности, утром готовила вкусный и здоровый завтрак, а вечером – романтический ужин при свечах, не приставала с расспросами, не клянчила подарки – и это тридцать три…

Придраться не к чему. А оказывается – вот: все плохо. Слишком хорошо – мужская психика такое не принимает.

И вот тебе, девица-душа, 28 годков. И ты со своей правильностью не нужна никому.

Она почитала умные книжки про это, разобралась. Мужики – охотники по природе. Им подавай риск, опасность, неожиданности, авантюры, адреналин, страсти-мордасти. Неужели все – охотники? Все до одного? Тогда ничего не поделаешь. Природу не изменить. Но ведь и себя не переделаешь. Что выросло, то выросло. А даже если и попытаться переделать, с чего начать? С капризов, скандалов, требований кофе в постель, ресторанов вечерами, с исчезновений, путаных объяснений, загадок… Чтоб сам старался. Они же только свои старания и усилия ценить умеют.

Мечтать не вредно. Но у нее так не получится. Потому что правильность ее генетически обусловленная. От правильной матери родилась точно такая же дочь. Это можно как-то изменить? Куда там! Это, может, как раз и называется родовое проклятие. Хотя… Мать же ухитрилась выйти замуж и родить себе дочуру. Но – были другие времена. Думали, что все у всех навечно срастается. И детей учили ненужным вещам: верности, терпению, уступчивости.

Уже само имя говорящее дали: Людмила. Это чтоб людям милой была. Лучше б придумали имя, от которого все с ходу в нее влюблялись бы. А то – она всем должна, ей никто.

Вот, пожалуйста: она лежит и оплакивает собственное одиночество, но разве ее оставят в покое! Телефон вибрирует, трещит, аж заходится весь: «Бери меня!»

Мама, кому еще и быть…

– Люд, пиши список, чего к дню рождения купить.

Даже не спрашивает, как дела, может она сейчас говорить и хочет ли. А вдруг у дочери денег нет на покупки? Или она не планирует посещение материнского праздника? Может же быть такое?