Галина Артемьева - Чудо в перьях (сборник)

Он был красивым мальчиком, все говорили. Мать повторяла: «Он мой, русачок. И гордилась, что имя ему дала настоящее, русское, у них в поселке несколько старых дедов были с таким именем – Матвей. Муж, правда, как-то спросил, а как же, мол, Евангелие от Матфея? Евангелист тоже, значит, ваш, русачок, был? Но она отмахнулась:

– Ой, умный какой! Там Матфей, а тут Матвей – разница!

И он все равно любил отца, хотя не хватало смелости любить в открытую. Он любил его глазами. Смотрел, когда был уверен, что тот не видит. Ему хотелось походить на него: ему нравились его руки с длинными пальцами, его сутулость, его молчание в ответ на материнские крики. Он чувствовал в этом силу и был благодарен отцу, что тот молчит. И еще ему хотелось заглянуть в его листочки, узнать, о чем он там пишет, про что думает. Но листочки отец всегда уносил с собой, так он никогда ни слова и не прочел.

А потом он поехал учиться в Италию. На целый год. Ему было четырнадцать лет, и все сбывалось, о чем говорила мать: он будет ездить по всему миру, и все будут слушать его, любуясь и восхищаясь. У него будет много денег, он их всех вытянет из бедности. Тогда мать перестанет пилить отца и отчаиваться, а отец когда-нибудь прочитает ему все, что написал. Как равному. Как мужчина мужчине. Надо было только в Италии хорошо учиться, чтобы его заметили, оценили.

Италия была спокойная и ненавязчивая. Он-то думал, что итальянцы темпераментные, горячие, а они держались прилично, ровно, по-доброму. А им все восхищались. На следующий день после его первого сольного концерта ему передали красиво упакованную коробочку, в которой был старинный серебряный браслет и записочка: «Я хочу, чтобы ты вошел в мою семью как сын. Адвокат…» Подпись была неразборчивой, но на визитной карточке были и имя, и адрес, и телефон.

В следующий уик-энд адвокат повез его на свою виллу. Красивая машина мягко ехала по серпантинной дороге вдоль кипарисов, магнолий и пальм. Дом оказался громадным. Навстречу им выкатился маленький толстый бульдожик, а за ним вышла маленькая стройная женщина с мальчишеской прической.

– А где же Соня? – спросил адвокат.

– Убежала к подружке. Стесняется.

Женщина приветливо улыбалась мальчику, который про себя привычно отметил странность имени адвокатской дочери. Вроде не итальянское имя Соня. Неужели и здесь? А впрочем, какая ему разница? Главное, чтобы ему все здесь были рады.

«Вот бы и правда быть им сыном. Жить в этом дворце. Гулять по этому саду. Загорать на этой лужайке и быть беззаботным, и убегать с друзьями. И не думать о том, что надо спасать свою семью от нищеты, вытягивать их всех из уродливой вонючей жизни своими силами».

Адвокат показывал ему дом, оранжерею с орхидеями, ванну джакузи, старинную картину, копия которой висит в музее. Потом все ужинали вместе с невзрачной Соней, которой – а чего: взрачная, невзрачная – все равно все это достанется. Потом извлекли из багажника инструмент и наслаждались игрой своего нового русского сына.

Ему выделили прекрасную комнату с огромной кроватью, балконом, выходящим в сад, и даже с собственной ванной.

Адвокат забирал его каждую пятницу, вез на виллу, а по субботам всей семьей они отправлялись в какой-нибудь прекрасный город или к морю, обедали в красивых ресторанах, где официанты обращались к нему как к взрослому – без подобострастия и с уважением.

Он стал привыкать к своей итальянской семье. И все же удивлялся: адвокат с женой никогда не ссорился, и она на него не орала, у них даже внутри не копилась злоба друг на друга, уж это он бы почувствовал. Они жили каждый по-своему, потихоньку, и друг от друга не уставали, и ни в чем один другого не винили.

Он почти не думал о тех, кого оставил в Москве, знал, что еще успеет о них надуматься, для них наработаться, а сейчас отдыхал от них душой, набирался сил.

В один из уик-эндов его повезли в огромный магазин и купили все новое: ботинки, брюки, свитера, даже трусы и носки.

– Я всегда мечтал о сыне, – объяснял адвокат слегка смущенному мальчику.

А тот, хоть и стеснялся немного – уж слишком щедрыми были к нему эти все-таки чужие люди, но любовался своим отражением в зеркале и вдруг отметил, что руки-то у него отцовские, и элегантная сутуловатость от отца, и профиль. И вдруг бесстрашно (вдали от матери) порадовался этому сходству, и свободу ощутил, и веру в будущее. Теперь могло быть только лучше, он не сомневался.

В следующую пятницу они вдвоем с адвокатом поехали к морю – жена с Соней улетели в Майами на неделю.

– Мы будем развлекаться, как настоящие мужчины, – пообещал адвокат.

Они сняли номер в шикарном отеле. Посреди стояла невиданных размеров кровать. Они по очереди приняли душ и завалились спать – несколько часов дороги начисто лишили сил.

Он спал крепко в удобной душистой постели. Ему снилось теплое море, что он лежит на волнах и они его покачивают, баюкают. А потом он понял, что это его укачивает, ласкает отец, чего он никогда не делал наяву (разве что в раннем детстве). И вдруг он осознал, что это не сон, что не отец прижимает его к себе, и сердце его упало, он закричал по-русски, по-матерински:

– Ты что, козел?!

Но адвокат требовательно обнял его, и он понял, что без этого он останется совсем один и опять будет жить в мире без любви и покоя. И уступил. Как привык уступать матери, когда хотел, чтобы она была доброй к нему.

«Я уже никогда не буду таким, как прежде», – думал он, плача, ожесточенно смывая с себя грязь под душем.

Адвокат был весел и сказочно щедр. Он баловал своего Маттео, как мог, и тот уже не стеснялся, принимая подарки, – это был честный обмен, не за так.

Домой, на каникулы, он поехал с огромным чемоданом подарков. Он привез всем дорогую, достойную одежду – в его новой семье в этом толк знали, – и мать приняла это как должное, не задумываясь, откуда все это у ее мальчика, живущего на скромную студенческую стипендию для неимущих. Так и должно было быть, она же говорила.

Отец только раз надел свои обновы, когда жена заставила померить. Сразу стало видно, какой он красивый, утонченный. Но мальчику, повидавшему уже много людей в дорогих мужских костюмах, было видно и другое: отец был изможден, неухожен. Для такой одежды надо еще изнутри светиться благополучием, иначе, как бы хорошо она ни сидела, все равно будет как с чужого плеча.

Отцу уже совсем не нужны были эти вещи. Он задумал другое. Мать с детьми поехала в деревню, показаться деду с бабкой. Когда вернулись, его уже не было. Сын сам вынимал из петли твердое, холодное, как мрамор, тело и, веря этому безнадежному холоду, все-таки шептал: «Папочка, не надо, папочка, не умирай».

И блокнотиков его со стихами нигде не было. Новые вещи лежали нетронутыми, с ярлыками. А на них – записка (знал, куда положить, тут-то обязательно найдут, увидят): «Сыночек, береги сестру. Ты уже настоящий мужчина. Обо мне не думай. У меня теперь все хорошо. А ты – будь счастлив здесь».