Алла Полянская - Найти свой остров

– Это большое счастье, что она ни на кого из вас не похожа. – Матвеев снова поднимается и смотрит в окно – там падает снег. – Иначе многое было бы по-другому.

Или не было бы вообще. И осиротевшие Димка с Маринкой жались бы друг к другу в их большой квартире. Панфилов бы, конечно, их не бросил, но это все равно не то.

– Нике о поступке Евгении ни слова. – Матвеев достает чистую тарелку. – Ей нельзя волноваться, а потому разговоры только нейтральные. Иначе я обещаю, что вылетите вы отсюда как пробка, хотя и нет у меня никакого права на такие действия, но вас это не спасет.

Матвеев налил в тарелку супа и поднял с пола Буча, вознамерившегося вскарабкаться по его штанине, – Ника права, нужно отучать его от этой привычки, кот растет. Вот даже со вчерашнего дня вроде бы подрос.

– Давай-ка, приятель, молока тебе налью, что ли. Ешьте суп, а то остынет.

Телефон звонит, и он выходит из кухни, оставив мать Ники наедине с ее мыслями и тарелкой супа.

– Добрый день, Максим Николаевич. Рубан беспокоит.

Матвеев секунду соображал, кто такой этот Рубан, потом кивнул, словно собеседник мог его видеть.

– Да, Вадим Сергеевич, слушаю вас.

– Не могу дозвониться до Александра Михайловича, а дело срочное.

Конечно, Панфилов сейчас весь в делах, хоть и оставил вместо себя надежного человека – но бросить все он не может.

– Я могу дать ему трубку.

– Нет, зачем же. Дело такое: мы провели экспертизу вашего внедорожника. Как вам, наверное, уже известно, в левом переднем колесе есть отверстие неизвестного происхождения, что, собственно, и явилось причиной того, что машина перестала слушаться водителя и случилась авария. Вины водителя в этом нет – колесо было пробито пулей на полном ходу.

– И вы нашли пулю?

– То, что от нее осталось. По счастью, машина лежала на грунте в холодной воде, и пуля, попавшая в колесо, не разрушилась так, как если бы машина потерпела аварию на открытом воздухе. Дело в том, что пуля, выпущенная в колесо вашего автомобиля, не совсем обычная. Это ледяная пуля.

– Ледяная? Вы шутите? Как это возможно?

– Все возможно, Максим Николаевич, и есть оружие, стреляющее такими пулями, правда, о нем мало кто знает. Вот из такого оружия было пробито колесо вашей машины. Этот человек – хороший стрелок. Он рассчитал не только траекторию полета пули, но и точно выполнил задачу, выбрав для выстрела единственно возможное место. Мы нашли точку, из которой произвели выстрел, – хотя он ее замаскировал, но не от наших приборов. Это мужчина, судя по размеру ноги и длине шага, ростом около метра девяносто, весом сто – сто десять килограммов. Судя по всему, среднего возраста. В общем, Максим Николаевич, я думаю, у вас неприятности.

Это Матвеев и сам уже понял. Конечно, неприятности. Кто бы сомневался.

Валерия выплыла из темноты прямо в утро. Она не поняла, как оказалась в больнице – то, что это больница, было очевидно – тупая боль в голове давала о себе знать, и Валерия нахмурилась, пытаясь вспомнить… Что? Что-то важное. В памяти всплыла измученная и продрогшая Ника, серый котенок, карабкающийся по джинсам мужчины, смеющийся Иркин голос – мам, теперь я тоже хочу котэ! – почему котэ, что это за слово такое? И все это совершенно не объясняет, как она оказалась здесь и почему так болит голова.

– Ну вот и отлично. – Семеныч заглядывает ей в лицо, проверяет зрачки. – Лера, ты меня узнаешь?

Валерии хочется сказать, что это весьма глупый вопрос, учитывая их давнее знакомство, – но язык сухой и не слушается, кивнуть немыслимо, и она опускает ресницы – да, мол, узнаю.

– Ну и отлично. Вита, напои-ка ее, но осторожно.

Медсестра вставляет Валерии в губы трубочку – вода, такая невыразимо вкусная, льется ей в рот, и она глотает ее с одной мыслью – еще! Только бы не закончилась! Но вода льется тихонько, и вскоре Лерка понимает, что уже может жить дальше.

– Как…

– Ирина? – Семеныч опускается на стул рядом с кроватью. – Вот, цветы тебе принесла, видала, какой букетище? Живет у Ники, вместе с Мареком растят кота, все в порядке.

– А Ника…

– Ника… – Семеныч на миг отводит глаза, но этого мига достаточно, чтобы Валерия поняла: что-то не так. – А что Ника, она, как всегда, ты ж ее знаешь.

– Не надо…

– Что – не надо? Давай, Лера, поспи. Ирка после обеда придет, а сейчас отдыхай. – Семеныч грузно поднимается. – Задала ты мне работенки, мать, прямо спасу от вас нет. Вот ведь народ у нас, нет, чтоб попадать в неприятности днем – так обязательно ночью надо, а врачу, значит, спать не положено, только и дела мне, что чинить ваши головы деревянные. Прямо папу Карло из меня сделали.

Валерия знала Семеныча давно и понимала – случилось что-то нехорошее, и он отвлекает ее, чтобы она не тревожилась, – но с ней-то эти дела не катят, ей надо знать правду.

– Семеныч, а ну говори!

Валерия понимала, что, если он сейчас уйдет, она не узнает, что произошло, а ей надо знать. В ином случае она никогда бы не позволила себе такого тона.

– Отдыхай. Все живы, все относительно здоровы, и если тебя порадует – я надеюсь, что порадует, – Евгения сидит в СИЗО. Ну чего таращишься? Сидит, вот прямо в своей шубе, да. Спи, Лера, после обеда придет Ирка, успеешь все узнать.

Валерия засыпает – и не засыпает, состояние на грани света и тени дает ей возможность не чувствовать боль. Главное, все живы. И она тоже жива. Но ведь что-то случилось с ней такое, что даже всесильный Семеныч говорит – задала ты мне работы, а это уже всерьез. Но она не помнит, что произошло.

– Не надо так нервничать, это тебе сейчас очень вредно.

Михаил сидит рядом и держит ее за руку. Ладонь его такая теплая и знакомая, что Валерия вдруг понимает, как она по нему скучала все эти годы, и вот он наконец вернулся – где только пропадал?

– Ты навсегда теперь?

– Нет, пора мне. – Михаил гладит ее щеки. – Ирка выросла, и у тебя все наладилось, а будет еще лучше. Так что мне, пожалуй, пора.

– Миша, не уходи…

– Малыш, я бы остался – но пора мне. Вот, заскочил попрощаться на минутку. Ты молодец у меня, Лерка, я всегда это знал.

– Миш…

– Я знаю, Лер. Я знаю. – Он снова сжал ее руку. – Мне жаль, правда. Вот так находишь женщину своей мечты и думаешь, что вместе с ней состаришься, а потом случается что-то, и ты уже не с ней, а ведь многое не успел ей сказать – все дела какие-то, суета, быт – и ты вроде забываешь, что это именно женщина твоей мечты, даже то, что любишь ее, подчас забываешь – а потом уж и шанса нет сказать. Спешим жить, Лерка, – и теряем что-то важное, ради чего, собственно, вся суета и затевается – любовь, привязанность, восторг обладания… Все кажется – есть дела поважнее, вот сейчас это сделаю, и то еще, а это и вовсе срочно, а собственно жизнь – потом, потом… А «потом» может и не оказаться, и самого важного можно не успеть сказать. Понимаешь, как это обидно? И не имеет значения работа – потому что, когда тебя нет, она остается и кто-то ее делает вместо тебя, а люди, которых ты любишь, – им тебя никто не заменит, они остаются, а ты не успел им сказать, как их любишь. Лерка, ты понимаешь?