Алла Полянская - Найти свой остров

– Да. Миш, останься со мной.

– Нет, малыш. Пора мне, я здесь подзадержался, честно говоря. Ну да теперь все хорошо у вас будет, вот посмотришь.

– Что – хорошо?

– А все. Ты спи, Лерка, скоро дочь придет, наговоришься еще.

Валерия пытается удержать его пальцы, но рука выскальзывает, а Валерия плывет на темных волнах, и непонятно, где берега, но ей надо к тому берегу, где Ирка. Ей надо остаться со своим ребенком, иначе дело плохо. Но почему она не помнит, что случилось? Надо вспомнить, по кусочку.

– Мам…

Валерия с трудом открыла глаза – вынырнула из темноты как раз там, где надо. Ирка – бледная, с отчаянными, испуганными глазами и с букетом розовых роз на длинных стеблях, ее родной ребенок. Все хорошо. Ничто не может быть плохо, когда она, дочь, рядом сидит, держит ее за руку… Михаил тоже так же ее держал, может, и это тоже сон? Но то, что Михаил не приснился ей, Валерия уверена. Он был здесь, она до сих пор помнит прикосновение его пальцев к своей щеке.

– Мам, ты как?

– Ничего, доча. Жива…

– Вот, мы цветов тебе…

«Мы»? Валерия только сейчас заметила, что у двери переминается с ноги на ногу высокий худой мужик, одетый в идеальный серый костюм, элегантность которого не скрывает даже застиранный больничный халат, измазанный зеленкой.

– Вы…

– Я – Александр Панфилов, друг и партнер Макса Матвеева. – Он подходит ближе, вдруг смутившись под взглядом Валерии, как школьник. – Мы сейчас у Ники живем все вместе, в свете происходящего это показалось нам разумным, и…

– Кто-нибудь мне объяснит, что произошло?

– Мам, ты только не волнуйся, ладно? Все уже хорошо…

– Вы, – Валерия перевела взгляд на Панфилова, – рассказывайте.

Закрыв глаза, она слушает его, стараясь сохранять спокойствие. Что ж, этого, собственно, и следовало ожидать. Такая мразь, как Евгения, способна на что угодно.

– Я знала…

– Что? – Панфилов наклоняется к Валерии. – Что вы знали?

– Я всегда знала, что она нечто такое замышляет. Просто думала, что это будет тот бандит, с которым она живет. Бабка Магда ненавидела ее. И папашу их ненавидела, потому и Нику у них забрала, сказавшись больной.

– Да, я понял уже. – Панфилов осторожно берет ладонь Валерии. – Вы ни о чем не тревожьтесь, дети находятся под круглосуточной охраной, а Ника поправится, ей уже лучше. К ней мать приехала…

– Мать? – Валерия закрыла глаза. Сил больше нет. – Да ее матерью назвать нельзя. Она…

– Я знаю, знаю. Не волнуйтесь только. – Панфилов гладит ее руку. – Вы выздоравливайте, иначе нас к вам перестанут пускать.

Несуразный какой-то и неприкаянный, несмотря на его идеальный костюм. Валерия пытается улыбнуться, но не может.

– Мам, ты… выздоравливай, – Ирка прижимается лбом к ее ладони. – Побыстрее, ладно? Я домой хочу…

– Идет. – Валерия понимает, что дочь не должна видеть, как ей плохо. – Буду ждать вас.

Панфилов страшно обрадовался – она сказала «вас», а не «тебя» – значит, его она тоже будет ждать! Эта бледная женщина – не самая молодая, не самая красивая, но она – такая, очень вдруг ему нужная.

«Глупость какая-то. – Панфилов сердится сам на себя. – Девчонку жалею, а эта… мамаша ее… Нет. Глупость, дичь, я не знаю ее совсем…»

Но его чутье – безошибочное, фантастическое – уже вынесло свой вердикт, и Панфилов знает, как все будет: он станет ходить в ней в больницу, потом она выпишется, и он станет приходить к ней домой, она будет гнать его, но он не уйдет, все равно не уйдет. И родит она ему двоих детей-погодков, таких же рыжих, как Ирка, – отчего-то рыжая масть доминирующая, и если один из родителей рыжий, то ребенок будет рыжим обязательно. И все внуки до бог знает какого колена – тоже.

– По крайней мере, я точно знаю, как они будут выглядеть.

– Что, дядь Саша? – Ирка удивленно смотрит на него. – Кто будет выглядеть?

– А, забудь, это я так, сам с собой иногда вслух рассуждаю. Приятно же, черт побери, с умным человеком потрепаться за жизнь. Ладно, едем домой.

Они возвращались в квартиру Ники, которая уже стала для них домом, думая о женщине, лежащей в больнице, о женщине с рыжими волосами. Каждый думал по-своему.

Ника в тоске смотрит за окно – серый зимний день угасает, на прикроватной тумбочке ее ваза со свежими цветами, поблескивает в свете ночника – Ника не хочет темноты, но верхний свет раздражает ее. Буч спит рядом – он выбрал себе место на подушке, и оно его, похоже, устраивает, а что думают об этом окружающие, коту неинтересно.

– Никуша, надо поесть.

Мать приносит тарелку с супом, он знакомо пахнет, но Нике не хочется есть. Ей ничего не хочется, тяжелая тоска навалилась на нее, и когда никто не видит, вполне можно ей поддаться.

– Мам, я не голодна.

– Надо, детка. Давай, немножечко.

Мать поставила тарелку на табурет около кровати. Ника вздохнула – мама готовила, старалась, нужно есть.

– А, фасолевый. Я помню, ты варила такой дома, только отец его не любил, и ты перестала.

– Ну, теперь это не имеет значения.

– Он звонил?

– Звонил, кричал… но, знаешь, я словно обрела какую-то новую силу. Может, это потому, что опять живу здесь – я ведь выросла в этой квартире! И я ему сказала, чтобы не звонил больше, тем более – не смел орать.

– Он из-за Женьки бесится.

Матвеев рассказал Нике о том, что произошло. Не мог не рассказать, потому что молчать о таком нельзя. Ника смотрела на него беспомощно и удивленно – ни гнева, ни негодования, а просто удивление, и Матвеев мысленно вздохнул: как она умудрилась столько пережить и выжить?

Этот же вопрос он задал Семенычу, на что тот ему рассказал историю, в которую влипла Ника и в результате которой он стал ей другом навек.

– Везли мы больного в карете «Скорой помощи». А только карета была не микроавтобус, как все, а старая, в «ВАЗе» оборудованная. Везли из Михайловки, это в двадцати километрах от города. Парень молодой упал со строительных лесов, сильно разбился. В принципе, его и перевозить было нельзя, но оставить как есть – тоже на верную смерть. Меня вызвали туда оценить степень повреждений, ну и что там на месте можно, мы в нормальной машине приехали, оборудование там, все такое… И вот привезли меня в тамошний фельдшерский пункт, а тут акушерка в ноги водителю – рожает женщина, сильное кровотечение, нужно срочно в городской роддом, а их машина не оборудована для этого, ломается постоянно. В общем, погрузили роженицу в нашу машину, и врач, с которым я приехал, уехал с ней – там счет уже не на часы шел, а на минуты. А этот вроде бы стабильный, особо не кровоточит. Ну, я его осмотрел и за голову схватился – срочно в операционную, а как? Только их машиной. Погрузили мы парня в это ведро с гайками со всеми предосторожностями и поехали. Но водитель меня предупредил – машина может встать в любой момент, техника на грани фантастики. И вот, не доезжая до поворота на Александровск, машина глохнет. Я вызываю диспетчера, а там овраг и сигнала нет. И темень уже – а парень ждать не может! Я тогда на дорогу, идти надо с полкилометра, а сигнал отчего-то пропал – мне потом местные объяснили, что вышка далеко. Ночь, машина с больным в снегу стоит, а я иду на трассу тормозить транспорт, а только кроме фур – никого. И никто из них не собирается тормозить. И тут вдруг едет «Хондочка» новенькая. Ну, думаю, без толку, машина явно женская, в такую темень ни одна нормальная женщина не остановится. Нормальная-то – нет, а Ника остановилась. Я ей насчет того, что машину нашу вытащить бы, а она говорит: да я вас пока дотащу, ваш парень три раза умереть успеет. В общем, подъехала она, мы сгрузили ей парня на заднее сиденье, ноги ему согнули, я свесился через переднее сиденье, придерживаю его, значит, а это чудо летит по трассе, как Шумахер, и причитает: ой, доктор, темно-то как! Ой, простите, ямка, не видно было! Ой, там на мосту может быть пробка! В общем, когда мой телефон поймал сигнал, мы уже под Александровском были. Так она как ломанулась через все светофоры, а сзади дорожная полиция. Ну, где им – уже около приемного покоя догнали, а она им орет: чего стоите, матьвашузадомпоперек, помогите! Гаишники от такого обращения обалдели сначала, а потом таки подтащили носилки и помогли вынуть больного из машины. Самую бы малость замешкались – и все, хоронили бы молодого парня, а так он жив-здоров, чего и всем желаю, да. Я ее и раньше видел – с Ларисой, и дома у нее бывал, но не воспринимал как друга – приятельница, знакомая, странная и взбалмошная, во многом несчастная баба, хоть и держится молодцом. А тогда очень меня зацепило – вот так остановилась ночью посреди леса, тем более, как оказалось, она меня и не узнала сразу, потом уж. Понимаешь? Вот то-то. Нарвется она когда-нибудь со своей добротой и доверчивостью, да, видать, блаженных таких Бог бережет. Вот и мы поберечь должны, раз уж вышло нам повстречать ее в жизни.