Всеволод Бенигсен - Чакра Фролова

Криницын сидел над полученным приказом из штаба и ломал голову. С одной стороны, его радовало пополнение личного состава, а также присвоение ему звания майора (правда, слегка мучила совесть – героического сражения-то, по сути, не было), но с другой – он никак не мог взять в толк, какой смысл отбивать это чертово Невидово.

– Ты ничего там не наболтал? – подозрительно сощурившись, спросил он у Захарченко, но тот замотал головой, как глухонемой. – Тогда я ничего не понимаю… Хреновина какая-то… Личный состав это, конечно, здорово, но мы в кольце, насколько я понимаю. Надо отступать, а не драться за деревню в тылу врага. Это бред какой-то – нас просто обхватят со всех сторон и раздавят, как щенков.

– Могут, – согласился Захарченко.

– А деревня, часом, не пустая?

– А с чего ей пустовать? Мы ж ушли, немцы пришли.

– Да это логично, конечно… Черт! Зазря ж людей положим. Немцев-то, может, и выкурим, так ведь и сами в котел угодим. Нам вообще сейчас лишний шум не нужен. Нам к своим надо прорываться, а они, блядь, битвы в тылу врага затеяли. Мы б и так, с остатками прорвались, а теперь целая рота – хошь не хошь, а воюй.

Криницын скрутил цигарку и закурил. Сизый дымок, причудливо изгибаясь, плавно нырнул в листву молодого дуба, под которым сидел новоиспеченный майор. В этот момент откуда-то из зарослей появился лейтенант Муха. Ему было двадцать четыре года, но конопатость, припухлые губы и вздернутый нос придавали его лицу невероятную детскость.

«Совсем зеленый еще, – подумал Криницын, правда, почему-то без грусти, а с какой-то злобой. – Тоже, наверное, о войне мечтал. Ну вот и домечтался».

– Разрешите обратиться, товарищ майор? – негромко спросил Муха.

– Обращайтесь, – кивнул командир роты. – Майор Криницын вас слушает.

Последняя фраза была бессмысленной, но получившему повышение капитану хотелось распробовать новое и еще непривычное для слуха словосочетание.

– Каковы наши дальнейшие действия?

Криницын задумчиво затянулся цигаркой и снял прилипшую к губе махорку.

– Идем на юго-запад, выбивать врага из деревни Невидово.

– На юго-запад? – удивился лейтенант. – В тыл к врагу, что ли?

– Так мы и так в тылу, если ты не заметил.

– А что там в этой деревне такого?

Майор встал и оправил гимнастерку.

– А хер ее знает. Вот приказ. Хочешь ешь, а хочешь режь.

– А как выбьем, что дальше? Встанем там, что ли?

– Встает хуй с утра. Да и то не у всех.

Лейтенант на секунду задумался, размышляя, надо ли как-то реагировать на это анатомическое замечание, но решил, что, в общем, майор прав, и хуй действительно с утра встает не у всех.

– Да не знаю я, – уже более спокойно продолжил Криницын, затянувшись самокруткой. – Двинемся на соединение.

– Оставим деревню?

– Видимо, так.

– Так зачем же ее освобождать, если мы ее затем оставим? Немцы же все равно займут.

– Ты, лейтенант, учился?

– Учился, – доверчиво кивнул Муха.

– Тебе в твоей школе про приказы ничего не говорили?

Лейтенант замялся.

– Говорили, товарищ майор.

– Ну а какого хера ты мне тогда нервы треплешь?! – разозлился Криницын и выплюнул недокуренную самокрутку. – Думаешь, один такой умный? Я вот тоже не дурак, а второй час с этим приказом ебусь. Так что собирай свой взвод. Да и моих собери. Привал окончен. Воевать пора.

Через полчаса рота была построена. Шли тяжело. Видимо, оттого, что ни солдаты, ни их командиры не понимали цели и смысла своего возвращения. Населенные пункты обходили стороной. Не только потому, что боялись наткнуться на немцев, но и потому, что народ реагировал на их шествие нервно. Вместо того, чтобы порадоваться движению своих на запад, над криницынской ротой зло посмеивались. В первой же свободной от немцев деревне, куда бойцы зашли добыть провиант, они столкнулись с крайне неприязненной реакцией местных.

– Что, тяжело? – язвительно спросил какой-то дед. – Драпать-то, оно, поди, легче. А может, заблудились? Так восток, он – тама.

И он ткнул грязным жилистым пальцем в сторону восходящего солнца.

– А мы к немцам идем сдаваться, – огрызнулся кто-то из роты, на что дед вдруг совсем озлобился и запустил в шутника пустым ведром.

Связываться с пенсионером не стали, но и в деревни больше не заходили. На помощь местного населения рассчитывать не приходилось. Питались ягодами и корешками, толк в которых знал Захарченко. Оказалось, что, помимо деструктивных наклонностей, этот сибиряк обладал воистину безграничными познаниями по части выживания в дикой природе. То учил солдат, как правильно распределять силы во время ходьбы, или как костер быстрее разжигать, или как лучше форму сушить, то объяснял, как на местности ориентироваться, по каким следам какого зверя выслеживать, какие травы против какой хвори употреблять. И вообще, все тугодумие Захарченко куда-то девалось, едва он оказался наедине с родной стихией.

«Надо же, – изумлялся Криницын, – такая страсть к разрушению и такое знание природы в одном человеке. Прямо диалектика».

Майор не знал точного значения слово «диалектика», но помнил, что это что-то из Маркса – то есть правильное и хорошее. Что-то про борьбу противоположностей.

Проснувшись на следующий день после ночной резни под руководством Шныря, невидовцы обнаружили, что власть в деревне в очередной раз переменилась. Не то чтобы эта новость их сильно удивила – крики и выстрелы слышали все, но, повинуясь инстинкту самосохранения, на улицу никто нос не совал. Зато к утру выяснилось, что теперь всем заправляют мрачные люди в расхристанной немецкой форме явно с чужого плеча, которые со спартанским спокойствием поглощают местный самогон и о причинах и целях своего появления в Невидово не распространяются, да и вообще больше молчат, чем говорят. А если и говорят, то на малопонятной смеси из тюремного жаргона и мата. Там и тут виднелись свежие следы крови, но спрашивать о деталях произошедшего невидовцы побоялись. Ясно было только то, что кровь принадлежала внезапно «испарившимся» немцам. Их уголовники при помощи собственного лагерного конвоя оперативно утопили в болоте. После чего так же оперативно и в том же болоте утопили самих конвоиров. Кое-кто из невидовцев предположил, что пришельцы – партизаны, ушедшие в леса от немецкой власти. Но для партизан те были слишком «неместными», да и для гражданских слишком уж однотипные: у всех щетина, худоба, волосы короткостриженые, наколки по телу (что для невидовцев было в диковинку). А главное, говорили с непонятным выговором (да еще каждый со своим). Была также высказана мысль, что это какой-то секретный карательный отряд. Вот только не совсем было ясно, зачем бойцы напялили на себя немецкую форму. Разве что для маскировки. Наиболее близкой к истине была версия Гаврилы. Он сказал, что, скорее всего, это просто сбежавшие преступники. Но эта версия порождала кучу вопросов – откуда они сбежали в таком количестве, зачем приехали именно сюда, на кой ляд им понадобилось резать немцев, рискуя при этом жизнью, и наконец, почему они не тронули мирное население – преступникам-то в общем все равно, кого грабить. Преступник-патриот – явление странное и подозрительное.