Всеволод Бенигсен - Чакра Фролова

– Согласен, – серьезно кивнул отец.

Это потрясло и обрадовало Сашу. Впервые папа поинтересовался его мнением, а что еще важнее, согласился с ним, как будто Саша был его взрослым приятелем.

– А не поднять ли в нам в таком случае настроение походом за пирожными и лимонной водой?

Это было второе потрясение за вечер – отец никогда не ходил вдвоем с Сашей ни в кондитерские, ни в кафе, и если и хотел угостить чем-то, то просто покупал и приносил домой к чаю. Третьим потрясением стало то, что отец, взяв солидный кулек с разнообразными сладостями, одно из пирожных доверил нести Саше. Оно предназначалось для мамы – та была невероятной сластеной. Никогда больше Саша не нес ничего более важного и ценного, чем то пирожное с нежным названием «Элишка», аккуратно упакованное в небольшую картонную коробочку. В кондитерской у Митрофанова его делали по-своему, украшая сверху свежей клубникой, отчего пирожное становилось громоздким и хрупким в своей красоте. Маленькому Саше тогда казалось, что весь мир, вся Вселенная сосредоточилась в этой ароматно пахнущей коробочке. И гордость от осознания важности своей миссии переполняла его сердце. Еще бы! Ведь он был незаменим! Ему доверили то, что никому больше нельзя было доверить. Он нес в своих маленьких руках Вселенную. И ему нельзя было споткнуться, нельзя было уронить или случайно помять драгоценную ношу. Ответственность была слишком велика. Доверие отца он должен был во что бы то ни стало оправдать. От напряжения у Саши взмокла спина, а в голове страшным кошмаром проносились сцены возможной неудачи. Нет, не неудачи. Беды. Трагедии. Конца света. Он неестественно высоко поднимал ноги и опасливо смотрел по сторонам, боясь всякой каверзы со стороны судьбы – будь то неожиданно выскочившая из-за угла коляска или толчок случайного прохожего. Но судьба была милостива. Пирожное он донес в целости и сохранности. Правда, съедено оно так и не было. Увидев пирожное и внушительных размеров пакет из кондитерской, мама почему-то совсем не обрадовалась, а начала выговаривать отцу за то, что они после цирка не отправились сразу домой – возможно, просто была не в том настроении из-за простуды. Отец почему-то тоже вскипел. Началась ссора с бесконечными хлопаньем дверей и взаимными упреками. Ссорились родители редко, но, как правило, до полного изнеможения. Маленький Саша испуганно прислушивался к топоту и крикам, сидя в своей комнате. Неожиданно он услышал, как распахнулась дверь спальни и донесся мамин возглас: «Да пропади оно пропадом!» После чего раздался глухой шлепок. Саша на цыпочках подошел к двери и выглянул в гостиную. На противоположной стене чернело жирное пятно. Смятая коробка искореженным трупом валялась на полу. Вселенная, которую он с такой нежностью нес в своих маленьких руках, была никому не нужна. Ее швырнули об стену, размазали, превратили в бесформенную красно-белую массу. Саша вернулся в кровать и заплакал, уткнувшись носом в подушку.

Но даже этот горький финал со временем слегка стерся, и в памяти осталось воспоминание о том вечере, когда отец сказал Саше:

– Я хочу, чтобы ты принес это пирожное маме. Мы же хотим ее порадовать.

Мы! То есть «я и ты»! Вместе!

Больше этого местоимения в свой адрес Саша от отца не слышал.

И теперь, сидя за скудным столом революционных лет и глядя на портрет покойного отца, висящий над потертым зеленым диваном, Фролов хотел знать, почему этих воспоминаний так мало. Почему он чувствует себя бедняком, хранящим в засаленном платке несколько медяков и пересчитывающим их изо дня в день, словно надеясь, что однажды их вдруг станет больше. Неужели отец совсем не любил его?

Мама закрыла глаза, словно зажмурилась. Перевела дыхание и снова открыла глаза. Но теперь это были какие-то другие глаза. Чужие. Настолько чужие, что даже тетка, сидящая рядом, как будто побледнела. Впрочем, наверное, это Саше только причудилось.

– Ты не был нашим сыном, – сказала мама тихо и буднично, отчего слова эти вдруг приобрели дополнительную силу и почти оглушили Фролова. – Ты был сыном наших друзей. Они… погибли. Утонули во время речной прогулки по Волге. Мы тоже были там, но нас удалось спасти. Спасли и тебя. Тогда тебе было два года. У них не было родственников, кроме таких дальних, что и родственниками-то трудно назвать, и мы… в общем, мы посчитали своим долгом взять тебя на воспитание. Тогда мы еще верили, что у нас будут свои дети. Но позже оказалось, что я никогда не смогу иметь детей, и ты невольно стал для отца вроде горького напоминания об этой моей…

Мама стала подыскивать подходящее слово, но не нашла и просто бросила фразу, не закончив. В тишине отчетливо раздался звук капель. Теперь он был похож на китайскую пытку. Хотелось побыстрее заглушить его речью.

– Но почему вы никогда не говорили мне об этом? – просипел Фролов каким-то чужим голосом. Словно уже и голос отказался от родства с ним.

– Мы хотели… – неуверенно начала мама. – Сначала ждали, когда ты подрастешь, но когда узнали, что у нас не будет собственных, я попросила Георгия не говорить тебе об этом, словно можно было притвориться, что ты – наш сын. Георгий и сам пытался в это поверить, но не сумел.

– Зачем же ты сейчас мне сказала об этом?

– Не знаю… Со временем все это стало тяготить меня. И я даже начала подозревать, что все мои беды – и гибель мужа, и мои болезни – все оттого, что я скрывала то, что не имела права скрывать. Словно я присвоила себе чужое.

– Кто же были мои настоящие родители?

– Отец – хирург, мать – больничная сестра. Ремизовы. Мы же дали тебе фамилию Георгия. Впрочем, если это тебя утешит, твоего настоящего отца тоже звали Георгием – так что Александром Георгиевичем ты называешься по праву. Не хочу оправдываться, но это почему-то меня успокаивало.

Мама помолчала и добавила:

– Ты вправе обвинить меня. Сказать, что я была обязана сказать тебе это раньше или же вообще не говорить никогда. Но, видимо, есть вещи, которые выше нас.

Саша был настолько потрясен этой новостью, что слег и несколько дней провалялся в постели с жаром. Он чувствовал себя так, как если бы ему сказали, что он давно умер, а вместо него живет кто-то другой, самовольно завладевший его телом. В голове стоял лихорадочный туман и звук капель.

«Бог мой, – думал Саша, – выходит, что на моем месте мог оказаться другой ребенок, и он тоже был бы Фроловым, сыном полковника царской армии и купеческой дочери. И он бы прожил ту же жизнь. И это он хвастался бы перед однокашниками наградами своего отца. И это он поехал бы в Массандру и сидел бы на пляже, глядя, как толстопузые родственники прыгают вокруг маленького Вадика. И это он бы нес то драгоценное пирожное маме, купленное внезапно подобревшим отцом. И не было бы никакой разницы. Ни для моих родителей, ни для их родственников, ни для моих однокашников. Неужели я заменим?! Неужели я не уникален?! А кому я тогда вообще нужен?»