Всеволод Бенигсен - Чакра Фролова

– А мне их что, Бог сверху по почте шлет?

И громко добавил что-то на идиш – видимо, пошутил, поскольку Яша засмеялся.

– Тебе одной папиросы жалко? – разозлился Кучник.

Тот задумался.

– А чем ответишь?

– Я тебе в морду кулаком отвечу, понял?

– Что? – нахмурился партизан.

– Оставь хоть на пару затяжек, фашист.

Курящий издал неопределенный звук и, потеряв интерес, отвернулся.

Кучник сплюнул с досады.

– Ну все. К жидам попали. Теперь держись. В живых оставят, но жить не захочется.

В этот момент на поваленное дерево присел парень лет двадцати пяти. На голове у него была ушанка с красной звездой, а в руках баян. Он расстегнул ремешки, потянул меха и ловко забегал пальцами по перламутру кнопок.

– Это что, тоже еврей? – спросил Фролов у Яши.

– Мотя? Ну конечно. Но он такой… из Биробиджана.

Видимо, еврейство Моти было второго сорта.

Играл он неплохо, но музыка в столь ранний час не понравилась кому-то из пожилых бойцов.

– Мотя, прекратите делать музыку, когда надо делать тишину! И уже таки хватит жить по своему биробиджанскому времени. Тут люди еще спят. И видят сны, в которых вы уехали обратно в свой Биробиджан.

– Фарвос фарштерт дир ди музик? – откликнулся кто-то из предутреннего тумана. – Мотя – талантливый музыкант. Шпилн зэй, Мотя, играйте.

– А я разве что-то сказал против? Мотя действительно талант. Но если сейчас здесь появится Адольф Гитлер и начнет играть на баяне, то я точно так же попрошу его помолчать.

– А при чем тут Гитлер?

– А при чем тут талант Моти?

– Послушайте, Ицхак, – возразил недовольному кто-то третий. – Если вам не нравится музыка, нарвите травы и нафаршируйте ею свои уши. Это я вам забесплатно советую.

– А я вам забесплатно советую положить свой бесплатный совет обратно в рот. А если будете брать плату за свое молчание каждый раз, когда хотите сказать глупость, станете миллионером. И не забудьте про мой процент.

– Ты бы, Ицхак, молчал про процент, – встрял новый голос. – Когда ты собственной дочери отказал в приданом. А у тебя, между прочим, было самое богатое хозяйство в селе.

– Ай-вэй! – запричитал Ицхак в полный голос, словно забыл, что только что требовал тишины. – Я, оказывается, был самым богатым! Вы слышите? Ицхак был богатым! Ицхак был таким богатым, что три года не мог справить себе новые ботинки. Я так на вас удивляюсь, что если сейчас придет Адольф Гитлер и попросится в отряд бить фашистов, я уже не удивлюсь.

– Если к нам придет Гитлер, я его застрелю, только чтоб больше не слышать, что он к нам придет.

– Тогда застрелите меня сразу после Гитлера, чтоб я больше не слышал о своем богатстве.

– Мне жалко тратить на вас пулю.

– Ах жалко?! – почему-то обиделся Ицхак. – На Гитлера, значит, не жалко, а на меня, значит, жалко?!

– Представьте себе. К тому же если я вас застрелю, то потеряю последнюю надежду вернуть те патроны, которые давал вам в долг.

– Вы так говорите, как будто я ваши патроны на базаре продаю!

– Выражаясь вашим языком, уже не удивлюсь.

– Перестаньте. Я же не прошу вас вернуть мне гранату, которую дал вам на прошлой неделе.

– Опять эта граната! Я про нее уже столько слушаю, что скоро она мне будет сниться. И потом, из-за вашей гранаты я чуть не погиб под танком. Вы же дали мне сломанную гранату.

– С чего вы взяли?

– Она же наотрез отказалась взрываться! Не удивлюсь, если вы и своей Ханне подсунули неработающего жениха.

– Лаз Ицхак ин ру, – пришел на помощь Ицхаку еще кто-то. – Если бы Ханна считалась с его мнением как отца, то Ицхак считался бы с ее выбором.

– Давид, вы что, простудили мозг? – встрял чей-то сиплый голос. – Как можно считаться с мнением, которое исключает ваше собственное? И потом, можно подумать, вы считались с мнением своей Розы, когда она сбежала из дома с каким-то голодранцем.

– Вы зря проснулись, Резник. Вам, видимо, снилось, что вы умный. Как я мог считаться с ее мнением, если она сразу сбежала?

– А как должна была считаться Ханна, если Ицхак уже назначил ей жениха, не спросив ее мнения? Разве не так, Ицхак?

– О каком назначении вы говорите?! – возмутился Ицхак. – Назначения делают в Минфине. А я ей просто советовал.

– Оставьте свои советы для Гитлера. Чтоб он наконец стал делать глупости.

– Я жму плечами на ваш юмор, Лейбович.

– Чтоб вы так жали плечами, как я вас не слушаю.

В течение всей этой перепалки Мотя из Биробиджана продолжал флегматично растягивать меха на баяне, не обращая никакого внимания на спорщиков. Видимо, словесная пикировка была устоявшимся ритуалом и заменяла бойцам утреннюю гимнастику.

Фролов и Кучник некоторое время прислушивались к спору, но потом в русскую речь все чаще стал вклиниваться идиш, и предмет дискуссии ускользнул. Устав стоять, Фролов уже собрался было присесть, как неожиданно почувствовал, что кто-то щупает фляжку, торчащую из кармана брюк.

Это был мужчина лет пятидесяти. Густая седая борода придавала ему сходство с раввином.

– Вам что, товарищ? – невольно отпрянул Фролов.

– Гут флаш, – сказал «раввин», нисколько не смутясь. Судя по голосу, это был тот самый Ицхак.

Фролов вопросительно посмотрел на Кучника, не понимая, чего хочет новый знакомый.

– На фляжку зарится, – пояснил Семен. – Эй, гражданин! Да, да, я к вам обращаюсь. Уберите руки и отойдите.

– Отойти, даже не поговорив?! – удивился Ицхак.

– А вы что, еще не наговорились? Фляжка не продается.

– Такая бесценная фляжка? – зацокал тот языком.

– Ага. Презент от мамы. Дорога как память.

Кучник явно дал маху, решив отшутиться, ибо Ицхак немедленно оживился.

– А вы говорите, не о чем говорить! Так и во что же вы оцениваете свою память?

– Вот ты зловредный! Тебе ж сказали, не продается. Память!

– Ах, боже ж ты мой, – возвел Ицхак глаза к небу. – Если бы бедный Ицхак не мог продать все, что ему дорого как память, так он давно бы лежал неживой посреди своей мебели и детских погремушек.

– Я сейчас запла́чу, – сухо сказал Кучник.

– Послушайте, молодой человек, – обратился Ицхак к Фролову, решив игнорировать циничного Кучника. – Не хочу вас обижать, но мне кажется, вы умный человек. Так давайте поговорим, как умные люди. Вас, скорее всего, расстреляют. Ну что вы так неожиданно смотрите? Вам не нравится умирать? Боже ж мой, а кому, скажите, это может понравиться? Нет, конечно, всякое бывает. Например, я знал одного цадика, которому нравилось жевать собственную бороду. Но согласитесь, жевать бороду и умирать все-таки не одно и то же. А теперь слушайте ушами, чтобы я не повторял свою мысль больше чем один раз. Если вас расстреляют, то фляжка вам уже ни к чему. Это очевидно. Или, может, вы знаете кого-то, кто cделает вам контрабанду на тот свет? Если да, назовите имя этого гешефтмахера, и я уже бегу к нему, чтобы отправить посылку своему дедушке. Если нет, то я расстроен, но не удивлен. Так что же получается, если вас убьют? Получается двойная неприятность. У вас нет фляжки и вы мертвый. К тому же, тот, кто вас расстрелял, забирает вашу фляжку себе. Причем забирает, заметьте, за просто так. Как будто он вам сделал большой подарок своей пулей. А вы лежите и даже не можете ему возразить. И все это есть такая несправедливость, от которой мое старое сердце плачет от боли. Но вот я стою перед вами и думаю: как же мне помочь такому красивому, умному, но уже не вполне живому человеку. И понимаю, что только одним. Я могу купить у него эту фляжку, – хотя бы за символическую сумму, – чтобы этот красивый и умный человек мог глядеть с неба и радоваться за свою удачу.