Всеволод Бенигсен - Чакра Фролова

Все это старик пропел без пауз с неизменной еврейской интонацией, не давая собеседнику ни малейшего шанса вставить хотя бы единое слово. Впрочем, Фролов и не собирался вставлять, поскольку с точки зрения логики речь Ицхака была безупречной (вот разве что слово «удача» в контексте загробной жизни звучало не очень убедительно). Однако кое-какую брешь в логике старика он все-таки нащупал.

– А если нас не расстреляют?

– Так это будет чудо! – обрадовался тот. – Ведь если вас не убьют, вы получите жизнь. И не какую-то там дряхлую и больную, как моя, а полную сил, поскольку вы еще так молоды. И что же вы хотите сверх такого ценного подарка? Еще что-то?! Боже ж ты мой! Вы либо очень наглый, либо одно из двух. Поставьте себя на место Бога. Вы только что оставили молодому и умному человеку жизнь. А он не только не выражает вам благодарность, он просит еще вернуть ему какую-то фляжку.

– Да не стал бы я ничего просить! – возмутился Фролов. – Поскольку останься я жив, у меня бы так и так была фляжка.

– Наконец вы стали говорить умные вещи, – пропел Ицхак. – А вам не кажется, что, отдавая фляжку, вы увеличиваете свои шансы на спасение?

– Это каким же образом?

– Очень простым. Я уже не молод и знаю жизнь. Когда человек идет на смертельно опасное дело, то невольно начинает разговор с Богом. Поскольку хочет остаться живым. И чтобы дать понять, что он готов к худшему исходу, он отказывается от всего мелкого и мирского. Вы понимаете или я говорю немного умнее, чем кажется? Ну хорошо. Попробуем зайти с другой стороны. Представьте человека, который уходит на войну и при этом прячет деньги в огороде, а жене говорит, чтобы она держала наготове его выходной костюм, потому что он обязательно вернется. Очевидно, что его уверенность в собственной живучести выглядит в высшей степени гордыней перед Богом. Ведь он берет за основу основ исключительно свое желание жить. И совсем другое дело, если он не зарекается, а наоборот, готов смириться с любой участью, которую ему уготовило Небо. И своим отказом как бы замаливает небеса, принося в жертву меньшее ради большего.

На такое метафизически глубокое замечание трудно было с ходу найти внятное возражение, и Фролов замялся. Хотя уже понял, где кроется логический подвох. Ицхак рассматривал расстрел как практически решенное дело. А с позиции грядущей смерти все выглядело нелепо и мелко. В том числе и нежелание расставаться с фляжкой.

«Господи, – подумал Фролов не столько с удивлением, сколько с раздражением, – какая груда красивых слов ради того, чтобы выторговать у меня эту чертову фляжку!»

Кучник, который все это время молчал, вдруг не выдержал.

– Послушай, дед. Ну а если я, к примеру, не верю в Бога, то что?

– А во что же вы, к примеру, верите? – спросил Ицхак безо всякой иронии – можно сказать, деловито. Словно хотел изучить систему координат оппонента для большей эффективности переговоров.

– В себя.

Ицхак удивился.

– Вы что же, сами себя родили?

Вопрос застал Кучника врасплох, тем более что требовал развернутого ответа. Ицхак же, воспользовавшись паузой, быстро вернулся к Фролову и предмету разговора.

– Давайте будем говорить, как взрослые люди: деньги в наше время – это не совсем те деньги, которыми они были еще три месяца назад. Точнее, совсем не те. Поэтому я предлагаю хороший гешефт. Вы мне эту никчемную маленькую фляжку, а я вам две полновесные пачки отличных немецких сигарет.

– Нашел дураков, – хмыкнул Кучник. – Твои полновесные пачки скурятся через два дня, а никчемная фляжка останется.

– Молодой человек, – покачал старик головой. – Если бы заранее знать, что останется, а что нет… Ну, хорошо. Подождите.

Проявив неожиданную для своего возраста прыть, он скрылся где-то в зарослях папоротника, а затем появился с нахлобученной на голову немецкой каской. Вид у него был в ней, мягко говоря, идиотичный.

– Вот! Это же не каска, а сказка! Настоящие доспехи! В такой и под авиабомбу встать не страшно!

И он хлопнул себя ладонью по каске – видимо, имитируя удар авиабомбы.

– Наденьте, наденьте, – сказал он, нахлобучивая каску на Фролова. – Отрываю от сердца. Боже, как она вам идет! Вы как будто в ней родились! А теперь смотрите…

Он снял каску с той же скоростью, с какой секунду назад надел.

– Видите, она очень удобна как котелок. В ней нет ни одной дырочки. Можно нести воду, делать суп, варить картошку… В нее можно складывать патроны. Можно подкладывать под голову на время сна. На ней можно сидеть…

Ицхак так увлекся, что понес откровенную чушь. Вроде того, что каской можно отбиваться от фашистов, ловить рыбу и грести как веслом. С его слов выходило, что ценнее каски в мире нет предмета.

Неизвестно, чем бы закончилась эта торговля, если бы на поляне не появился Абрам – высокий, короткостриженый и заросший щетиной мужчина лет сорока пяти. На нем была военная гимнастерка и хромовые сапоги, придававшие его фигуре командирский лоск на фоне одетых в «домашнее» партизан. Вид у него был, правда, не очень доброжелательный. Чему способствовал рыжебородый, который семенил рядом и усиленно нашептывал что-то командиру.

Поняв, что не уложился в отпущенное время и сейчас будет точно не до него, Ицхак явно расстроился. Но, отходя, успел сказать:

– Я даю вам время подумать.

Фраза прозвучала многозначительно, словно жизнь пленных была в руках Ицхака.

Яша, который не принимал участия в переговорах по поводу фляжки, вытянулся в струнку, едва заметил фигуру командира.

– Только не говорите, что вы дезертиры, – тихо сказал он пленным. – Для Абрама нет врагов злее.

– А мы и так не дезертиры, – буркнул Кучник.

– Про Минск тоже не говорите. Абрам не любит названия городов, где никогда не был.

– Хорошо.

– И Михалюка не упоминайте.

– А кто это?

– Командир партизанского отряда на той стороне. Абрам не любит Михалюка.

– А ваш Абрам хоть что-нибудь любит?

Яша на секунду задумался, после чего решительно мотнул головой:

– Нет.

В этот момент к ним и подошел командир.

– Шалом, – кивнул он пленным.

Испугавшись, что Кучник его опередит и все испортит, Фролов быстро выпалил:

– Я – Фролов, он – Кучник. Кинорежиссеры. Идем через линию фронта к своим.

– Унд вос зол их дамит? – повернулся Абрам к рыжебородому Гаду.

– Э нет, – влез Кучник. – Так не пойдет. Идиш-шмидиш, вос, дос… Давайте нормальным языком. А то мы тут стоим, ничего не понимаем в вашей абракадабре.

Фролов мысленно чертыхнулся, подумав, что ему везет на спутников. И Никитин, и Кучник были в чем-то схожи: башковиты, говорливы, неплохо ориентировались в ситуации. Но если Никитин мог найти общий язык с кем угодно (да и с этими бы нашел – даром, что русский), то Кучник умудрялся портить отношения на ровном месте.