Сергей Шаргунов - 1993

– Правильно.

– Подарим. Как учеба, Танюш?

– Нормально.

– Должно быть отлично. А для этого больше знать надо. С октября начну тебя проверять. В одно ухо влетело, из другого вылетело, а учителям всё равно. Сдала – и забыла. Таня, у тебя память свежая, запоминай. Вот ты на вопрос ответишь? Славянское название хлеба. Знаешь? Четыре буквы…

Таня замялась.

– Жито! – подсказал Виктор довольно.

– О чем разговор? – в гостиную вошла Лена.

– Хочу, чтоб Танюша поумнела.

– А она у нас и так умная… Правда, дочь? – Лена, подойдя, загребла девочку, прижала и смачно поцеловала в веснушчатую щеку.

– Погуляю, ладно, мапа? – сказала Таня, объединив их в одно слово.

– Вы бы с Ритой за железку сходили, – посоветовала Лена, – опят поискали.

– И пораньше приходи, по истории тебя спрошу, – Виктор туманно смотрел на родных, наставив на них острием шариковую ручку, как самопал.

Таня любила холодный земляной запах осени, который хотелось втягивать глубоко и, согревая, долго держать в себе. Ей казалось, что нынешняя осень – начало чего-то очень важного и скоро всё дурное пройдет.

У Ритиного забора-сетки возле оранжевой рябины стоял светленький Федя – с хвостиком льняных волос, прелестными глазами и запаршивевшими скулами.

После столкновения с Корневым они больше не разговаривали. При всяком пересечении мальчик молчал и старался исчезнуть, Таня тоже молчала, как будто они имели взаимные счеты.

Она поймала на себе просительный взгляд его голубых леденцовых глаз и остановилась.

Таня смотрела на белесого щуплого мальчика и очень хотела засмеяться.

– Не дуйся на меня! – сказала она звонким голосом старшей.

– Ерунда.

– Я же вижу, что не ерунда.

– Зачем ты?.. – он осекся. – Всё равно я тебе не нужен…

– Федя, послушай меня. Тогда всё ужасно получилось. Я с тобой не общалась, чтобы не вспоминать обо всем. Я знаю, он тебе ребро сломал… Это всё из-за меня. Ты прости, это я виновата. Ты меня защитил, ты просто герой.

Она ободряюще улыбнулась.

Мальчик засунул пальцы в ячейки сетки, вытащил, опять засунул, поглядел искоса:

– Ты его ждешь. Не жди!

– Не жду я никого! – сказала она с напряженным безразличием.

– Ждете вы. Ты ждешь, и Ритка ждет. Не ждите – не вернется.

– Почему?

– Мне сосед рассказал, Димка-цыган. Корнев ему пистолетом хвастал. Я думаю, его наняли бандиты и пистолет дали, чтобы он убил кого-то.

– Ты думаешь, Янса он убил?

– Всё сходится… А потом его убили. Так у них заведено.

Таня резко побледнела:

– Да ну. Егор не убийца…

– Семья Янса в Москве, – продолжал Федя, – сюда не приезжают, ты знаешь. Соковы им звонили, которые на углу живут: оказывается, младшей до сих пор ничего не говорят. Папа в командировке, жди… Вот все и ждут. Ксюша – папу. А вы с Ритой – Егора…

Она обнаружила под ногами веточку с четырьмя высохшими листьями, похожими на чипсы, и с наслаждением принялась давить кроссовкой.

– Блин, я так смеялась, у меня прямо челюсть болит, – громкая Рита вышла за калитку. – Прикинь, скорая по всему городу гоняет, врач по народу из пулемета стреляет…

– Это ты про кого? – спросил Федя удивленно.

Не удостоив его ответом, Рита деловито объяснила Тане:

– “Маски в больнице”.

Она посмотрела по телеку “Маски-шоу” и была под большим впечатлением.

Лена лежала в наполненной ванне. На стене над унитазом курчавилась с затылка голова мужа, автопортрет. Она смотрела на эту большую голову, глаза сладко пощипывало. Вода тихо остывала.

– Ви-ить! – позвала, поднимаясь из пенной воды, отекавшей ее с плеском.

– Чо? – вошел он. – Чо ты?

– Потрешь мне спинку? – ласково-бесстыдный смех. – Ты же обещал…

Откинулась обратно, он наклонился, туповато глядя на ее наготу, проступавшую сквозь ржавую желтоватую воду и молочную пену, как сквозь талое мороженое. И вдруг одним зверским рывком, точно бы инстинктивно, спустил длинные трусы, переступил их, поставил ногу в ванну и влез весь.

– Ты куда? Ты меня раздавишь! – Лена отмахнулась, и пенный клок повис в его кудрях.

Они сели на корточки друг против друга, соприкасаясь коленями, ноготь его большого пальца колол ей щиколотку.

Лена вытащила затычку, включила душ, обильно поливая Виктора горячей, с паром водой, почти кипятком. Он потянулся губами, скользко поцеловались.

Лена смотрела на него, будто не веря, как на дикаря каменного века, и направляла душ ему в лицо и в грудь, словно пытаясь отодвинуть, размыть, уменьшить, ослабить. Он был слишком огромен и опасен вблизи, возвышаясь в пару, красный, белый, весь какой-то незнакомый.

– Ты мне часто врешь? – спросила она.

– Я тебя люблю, – пролепетал он бессмысленно сквозь каменное возбуждение.

Тотчас, как наказание на допросе, горячие струи ударили ему в лицо – в глаза и в зубы.

– Ты чо это? – он перехватил ее руку. – Лена!

– Любишь? – она дергала рукой, пытаясь освободиться, снова нацелить на него бьющий душ – брызги летели на пол, в зеркало, на коричневые батареи, капли ползли по стенам, по рисунку над унитазом. – Никогда мне не ври.

– Асю зарезали, – Витя разжал хватку, и ей показалось, что он плачет.

Двадцать восьмого сентября Виктор отправился в Москву. Похолодало, до станции он шел мимо скорбных деревьев, изо всех сил дрожавших, пытаясь отряхнуть бледный пушок, – всё-таки север Подмосковья.

Днем поползли туннелем под Пушкинской площадью, лопнула трубища под книжным магазином – пришлось тащить на себе газовые баллоны и электросварочный аппарат; потом, не заходя в аварийку, сунулись по соседству в Козицкий переулок в подвал дома, где сочилась прогнившая узкая труба; Кувалда всадил щепу и готово. После пяти вечера появилось еще дело – течь в ЦТП на Каретном Ряду.

Только вечером, уже часов в восемь, Виктор, оставив спецовку в шкафу, на этот раз не отпрашиваясь, вышел на улицу и поспешил к метро. “Я быстро, – думал он, – быстро, быстро я… Никто не хватится, а хватятся – отработаю”.

На выходе из “Краснопресненской” его оглушили крики и грохот и в оборот взяли два мента в фуражках: один вдарил в плечо, другой заскочил спереди, бешено крикнув: “П. дуй отсюда!” Рядом, пихая с боков, менты тащили куда-то во мрак старика со старухой. Справа шеренга в касках ритмично колотила дубинками по стальным щитам, слева кричали и свистели из толпы…

Он протиснулся между парнем в кожанке с красным пожарным багром и пожилым дядькой в широкополой фетровой шляпе, с черенком от лопаты и разбитым, в запекшейся крови носом. Люди на переднем крае держали кто что: палки и железяки, древки, обмотанные флагами. Дружный хор затягивал распевные кричалки.

– ОМОН, иди домой! – услышал Виктор и, охваченный тоской, выкинув кулак, вглядываясь в тучу, грохотавшую резиной о железо и наползавшую всё ближе, подхватил так громко, как мог: