Сергей Шаргунов - 1993

Виктор, поневоле покинув троллейбус, спешил, как все, пригнувшись. Перед ним краснела из мрака электрическая буква “М”.

– Проходим, не задерживаемся! – гремело из мегафона.

Его утрамбовали в толпу, которую подгоняли, окружив со всех сторон.

Люди разворачивались, стыдили наседавших, хватали за дубинки… Зашмякали новые удары.

Грудь Виктора стиснуло удушье, когда толпа с воем внесла его в метро и проволокла через турникет, без остановки дубасивший всех подряд.

Он успел заметить, что кабина возле турникета пустует, и очутился на эскалаторе. Оба эскалатора плыли вниз, значит, метро работало только на вход. Все бежали по ступеням, даже немощные, чтобы не упасть. На бегу он увидел смятение на соседнем эскалаторе и понял, что там хуже – люди посыпались друг на друга…

– Остановите! Милиция!

Кому они кричали? Вероятно, наверху опять началась потасовка: оттуда прилетела каска и врезалась в большой плафон. Пышно брызнуло стекло.

– Здесь дети! – пронеслось мимо.

Кто-то в темной одежде с треском выбросился на фанерную перегородку.

Кабина внизу пустовала, зато вовсю орудовали омоновцы, на этот раз в красных шлемах. Они запихивали всех до упора в вагоны поезда.

Виктора вдавили в самую гущу, кто-то мешал закрывавшимся дверям ногой, и омоновцы сновали по платформе, тыча и ударяя внутрь дубинками. В какой-то момент, когда двери уже окончательно смыкались, один человек изловчился харкнуть, и белесый сгусток угодил прямиком на глянцевитый шлем, а поезд унесло в туннель.

– Мне домой надо… – причитал мужчина в дубленке, со сливовым синяком, расплывавшимся по щеке. – Домой не пускают и бьют… За что? Я-то в чем виноват?

– Это вам за вашу пассивность! – бойко заявила ему худая женщина, поправляя берет. Виктор в ужасе глянул на ее пальцы: голубовато-сплющенные, в клюквенных каплях крови. Она быстро слизнула кровь.

– А я… Меня… Куртка в парке моя… – повернувшись, Виктор узнал большеглазую женщину в лимонном жилете. – Вашу мать… – На вид водитель троллейбуса не изменилась, только говорила еще растеряннее, как будто слова застревают в горле, и потирала себя между грудей, точно успокаивая боль.

Станция “Улица 1905 года”.

Омоновцы стояли вдоль стен, некоторые угрожающе поигрывали дубинками, как рассерженные коты хвостами.

Почти все вышли, Виктор тоже – он собирался ехать в обратную сторону, на Маяковку.

Но поезд испустил оглушительный сигнал и пролетел, не сбавляя скорости.

– Без остановки! – обличительно закричал мужик в шерстяной шапке, нахлобученной по самые брови. – Вернуться не дают!

Почему-то этот мчащий безостановочный поезд оскорбил Виктора больше всего. Рука сама нырнула в карман куртки, нащупав гладкую рукоятку ножа.

– Сейчас бы ружье! – мужик словно угадал его порыв. – Женщин не жалеют, палачи… Хоть бы одно ружье охотничье. Мы бы им показали…

– Вот-вот! – подхватил Виктор. – В другой раз я оружие возьму!

– Какое?

– Такое!

– А?

– Поджигу!

Мужик изумленно прищурился и погрозил кулаком под грохот очередного поезда:

– Сам поджидок!

На улице люди разбились на говорливые кучки и постепенно разбредались.

Виктор решил пешком идти к “Белорусской”, оттуда уже рукой подать до работы.

Он шел по Пресненскому Валу, задеваемый мазками огня от фар проезжавших машин, погружаясь в яркие проруби возле комков и выныривая в темноту… Он начинал сомневаться. Видела бы его Лена! Что бы она сказала? Известно что: “Хватит идиотничать!” Вместо работы – проидиотничал часа три.

Чего ради он рискует? Ради России? А кто на самом деле знает, как правильно? А кто ему дороже? Незнакомые и неизвестные, которых гоняют и бьют, или родные Лена и Таня?

Сколько в Москве омоновцев со всей страны! А солдат дивизии Дзержинского! Говорят, еще софринская бригада… Приказ есть приказ. Бить – бьют. А армия? Прикажут – и танки войдут в Москву. Будут стрелять? Будут. В людей? Будут-будут. А закон? Да какой там закон…

Нет, стрелять все-таки не будут. Наверно.

Он свернул во двор старого краснокирпичного здания. Вроде вокруг никого. Отлил у стены. Застегивая ширинку, услышал свист. Кто-то пытался насвистывать, но сбивался.

Виктор повернул голову. Метрах в пяти от него, тускло облитая перекрестным светом, к черной железной двери привалилась фигура в черном костюме.

– Привет! – позвал человек дружелюбно. Виктор не ответил, собираясь отправиться дальше. – Выпить хочешь?

– А есть? – сделал несколько шагов.

– Не топчи!

Виктор зыркнул под ноги, понял, что стоит на рассыпанных белых цветах, и ступил в сторону Цветы были лилии.

– Привет, старик, – человек качнулся навстречу и слабо хлопнул его по плечу. Плечо заныло, вспомнив сегодняшние удары. – Пойдем к нам…

– Куда?

– На фирму… Вискарь, водяра, шо хошь…

От человека разило именно вискарем – горячо и грубо.

– Какую еще фирму?

– “Диам”, – всхлипнув, боднул в плечо, заболевшее еще сильнее, – “Диам”, – уперся в плечо лбом, вероятно, чтобы не свалиться.

– Ладно, покеда, – Виктор отстранился. Человек закачался, свесив лицо вниз, очки соскочили и жалобно звякнули об асфальт. Виктор поднял их – упали между двух белых бутонов, – стекла счастливо спаслись, сунул ему в нагрудный кармашек пиджака и напоследок, зачем-то медля, спросил: – Чего празднуем?

– Друга, – сообщил тот неожиданно внятным голосом, – друга празднуем, Илюху. Илюха Медков, слышал? Да всё о'кей… “Диам”. Концерн “Диам”. Дорогой Илья… – человек не завалился набок, но двинул всем телом в другую сторону, – Александрович Медков…

– Нет.

– А что ты вообще слышал? “Авизо” слышал?

– Ну. Махинации это, – подтвердил Виктор.

Человек присвистнул:

– Илюха – мой друг и начальник. Он гений, понимаешь? Двадцать шесть лет. Свой самолет. Капусты выше крыши. А начинал у Тарасова шофером. Артема Тарасова знаешь? Я Илюхину днюху не забуду: “Метрополь”, бассейн с шампанским, все дела, Таня Овсиенко в мини-юбке. Овсиенко слыхал?

Виктор внимал с неподвижным почтением – интересный человек… Человек пожевал губами по-верблюжьи.

– Слыхал… – обрадованно заключил он. – Овсиенко ты слыхал, Таню. Ты запомни: “Диам”. Дорогой Илья Александрович Медков. Красиво, да? Илюха себя любил. Лететь должен был в Париж, не улетел, остался. Я с кладбища бухаю какой уж день…

– Так он умер? – спросил Виктор.

– Умер, в двадцать шесть, ага. А три пули не хошь? Здесь лежал, где цветы лежат. Вон оттуда из окна стреляли, с чердака… Вон оттуда, вишь, – вялым тряпичным жестом показал на такое же красное здание напротив, замыкавшее двор. – Ты главное запомни… Осень девяносто третьего года, запомнил? Это раз. Красная Пресня поганая. Два. Снайпер, ес? Илюха хотел, чтобы помнили… Стреляют, такое время, запомни: стреляют… А ско-ко еще зароют!