Денис Драгунский - Пять минут прощания (сборник)

В первых числах декабря 2010 года у станции метро «Университет», часов в восемь вечера, я покупал кислую капусту и соленые огурцы. Четыре ведерка открыла передо мною озябшая, но бодрая тетенька. Две капусты нормальные, третья с клюквой, четвертая сладкая – на яблочном соке. Я выбрал нормальную, но которая пожестче.

Накладывая капусту в пакет, взвешивая, завязывая узел и отсчитывая сдачу, она рассказывает, как днем к ней пристал милиционер. Грозился, что может ее прогнать, оштрафовать, вообще арестовать.

– А я ему: давай, выписывай штраф! Веди меня в тюрьму! А хочешь, вызывай ОМОН! А он смеется, но не отстает. Давай, мол, собирай свою капусту и уё… – ой, простите, молодой человек!

Молодой человек – это я.

Хотя ей лет сорок пять в крайнем случае. А мне шестьдесят.

– Намекает, чтоб рублей пятьсот ему дать, – говорит тетка. – Прямо открыто намекает: давай пятьсот, и все дела.

Рядом – лоток с газетами и журналами.

Газетчик встревает в разговор.

– Надо было дать, – говорит он.

– Если каждому давать – поломается кровать! – смеется тетка.

– Ну ты поэт! – смеется газетчик. – Ну просто Белла Ахмадулина!

Элен:

Я пробовала его полюбить. А он не попытался заглянуть мне в сердце: не одни же там наряды и балы, в самом деле? Он меня презирал за мою красоту. Он считал, что я должна сразу забеременеть. Он думал, что я глупа. Да, я не читала столько книг. Он мог образовывать меня, но не пожелал. Я сама искала Бога: когда я принимала католическую веру, мне было дыхание от алтаря, это была la grâce, благодать. Я рано умерла, увы. Я могла бы написать un traité de l’amour. Но это была бы печальная книга.

Лиза:

У него были друзья, была военная служба, был Петербург, был свет, была война, в которой он желал стать героем. Мечтал о славе. А у меня была вздернутая верхняя губа. Миленькое, такое детское личико, и тяжелый живот. Прощайте. Закройте мне лицо, чтоб я не видела вас, вашей войны, вашего мира. Закройте крышку. Сыпьте, не жалейте земли. Вот так. Спасибо.

Соня:

Потому что дела Николая были плохи: имение в расстройстве, денег нет, и он ничего не делал. Ничего не попытался совершить, он сидел в кабинете и молча курил трубку. Неделями! Месяцами! Но у меня не было приданого. Он ведь знал это, когда обещался мне. Теперь ему нужна жена с большим состоянием. Ему нашли богатую наследницу, и он оставил меня. Ведь как просто. До чего люди просты. И некуда бежать.

Платон:

Барин был добрый. Вместе с ним шли. Мороз был. Из одного котла хлебали. Ночевали у костра. Дальше шли. Я занемог. Присел у дороги, француз ко мне с ружьем. Я на барина гляжу, думал, заступится или подняться руку даст, а он отвернулся и пошагал. Не сказал – прости, мол. Француз меня не насмерть застрелил, я до ночи на морозе помирал и все на дорогу смотрел. Эх, барин! Я хотел было твоим деточкам во сне явиться, да не разобрался, которые твои. А чужим-то зачем являться, зачем зря чужих деточек пугать?

«Таким образом, в начале романа Анатолю двадцать два года, его другу Долохову – двадцать пять. Пьеру – двадцать. Элен, вероятно, не больше девятнадцати, потому что по неписаным законам того времени она не должна быть старше Пьера. (Тот факт, например, что Жюли старше Бориса, подчеркивается особо.)»

Наташе – 13, Соне – 15, Вере – 17, Николаю – 20. Князю Андрею – 31.

См.: М.М. Блинкина. Возраст героев в романе «Война и мир». Известия АН. Серия литературы и языка. Т. 57. № 1. М., 1998. С. 18–27.

Моя детсадовская подруга Лиза сказала мне недавно: – Как странно перечитывать «Войну и мир»! Ведь когда мы читали ее первый раз, то погружались в мир взрослых людей. Смотрели, задрав голову, на их сложные взрослые дела, мысли и чувства. Нашими ровесницами были только Наташа и Соня, а остальные – значительно старше. А теперь – это же дети! Все они – младше моих!

А ведь и в самом деле.

Попробую перечитать «Войну и мир» как роман о молодежи.

«– Но, милая мадемуазель Софи, есть соображения, которые выше собственного счастья. Понимаете ли вы это?

– Я? То есть как вас понимать?

– Могли ли бы вы для счастья человека, которого вы любите, пожертвовать своим обладанием им?

– Да, наверное…

Князь Андрей слабым движением достал письмо княжны Марьи, лежавшее подле него на столике.

– А знаете, мне кажется, что моя бедная княжна Марья влюблена в вашего кузена. Эта такая прозрачная душа. Она не только видна вся лично, но в письмах я вижу ее. Вы не знаете ее, мадемуазель Софи.

Соня покраснела страдальчески и проговорила:

– Нет. Однако у меня будет мигрень, – сказала она и, быстро встав, едва удерживая слезы, вышла из комнаты, миновав Наташу.

– Что, спит?

– Да, – она побежала в спальню и, рыдая, упала на кровать.

“Да, да, это надо сделать, это нужно для его счастья, для счастья дома, нашего дома”.

К вечеру она написала письмо Николаю, в котором отсылала ему кольцо, освобождала от обещания и просила просить руки княжны Марьи, которая сделает счастье его и всего семейства. Она принесла это письмо графине, положила на стол и убежала.

– Позвольте мне поцеловать вашу великодушную ручку, – сказал ей вечером князь Андрей, и они долго дружески разговаривали о Наташе.

– Любила ли она кого-нибудь сильно? – спрашивал Андрей. – Я знаю, что меня она никогда не любила совсем. Того еще меньше. Но других, прежде?

– Один есть, это Безухов, – сказала Соня. – Она сама не знает этого.

В тот же вечер князь Андрей при Наташе рассказывал о Безухове, о известии, которое он получил от него. Наташа покраснела. Оттого ли, что она думала о Безухове больше, чем о другом, или оттого, что с своим чутьем она чувствовала, что на нее смотрели, говоря это. На другой день Андрей рассказывал о чертах великодушия и доброты Пьера из своих воспоминаний. Соня тоже говорила о Пьере. Княжна Марья делала то же.

Вечером князь Андрей попросил Наташу спеть в другой комнате, и княжна Марья села аккомпанировать, и два года почти не троганный голос, как будто сдерживая за все это время всю свою обаятельность, вылился с такой силой и прелестью, что княжна Марья расплакалась, и долго все ходили как сумасшедшие, неожиданно сблизившись, бестолково переговариваясь.

Наконец пришло письмо Пьера, что он жив и вышел с пленными из Москвы.

Обе свадьбы сыграны были в один день в Отрадном, которое вновь оживилось и зацвело. Николай уехал в полк и с полком вошел в Париж, где он вновь сошелся с Андреем.

Во время их отсутствия Пьер, Наташа, Марья с племянником, старик, старуха и Соня прожили все лето и зиму 1813 года в Отрадном и там дождались возвращения Николая и Андрея.