Василий Яновский - Портативное бессмертие (сборник)

Он сосредоточенно продвигался по лужам, солидно и чрезвычайно серьезно, словно ребенок, играющий роль взрослого; производил впечатление чего-то допотопного, огромного и хрупкого (как кит на суше). Крупный и дородный, рассеянно и гордо шагающий, Бруно все же едва поспевал за своими поводырями, молча поддерживавшими его под локти.

Небо, земля, дорога, редкие деревья – все кругом было покрыто мокрым пологом того же серо-бурого цвета; солнце давно скрылось, день, собственно, кончился, но и очередная ночь не наступила. Корней чувствовал себя похороненным на дне тяжелой бочки, опущенной на дно другой, еще большей кадки, и так далее, так далее, может быть до бесконечности, что пользы пробивать дно, выбираться на свободу. «Как хорошо было за Бруно, за его вздутыми плечами, – шептал Корней уже в прошлом времени. – Больше не за кого будет прятаться, когда стемнеет».

Янина, вероятно, тоже испытывала нечто подобное, но, имея еще другого шептуна под сердцем (изредка шевелящего ножкой), только грубо торопила спутников. Двое молодцов в кожаных куртках степенно прошли мимо, не глядя на гостей.

Исковерканные штиблеты Бруно теперь ступали по усыпанной цветным гравием площадке; его следы тотчас же заливала вода. Корней вспомнил, как Мы с отцом, подобным Эвересту, гулял по пляжу вдоль прибойной полосы; отец оставлял узловатые мозолистые следы на розовом песке, которые тотчас сглаживала волна. Но Бруно лично видел эти отпечатки и торжественно засвидетельствовал о них, дабы никто не усомнился. «Аминь!» – заканчивал Мы свой рассказ. «Аминь!» – откликалось суровое селение.

Особняк мистера Ральфа при первом посещении производил впечатление модернизованного дворца, обитаемого знатными, благородными существами, ценящими прежде всего духовные или интеллектуальные достижения. Живопись от фламандцев до французов, от примитивов до субабстрактных мастеров. Знаменитые холсты висели в скромных рамах на необъятных голых стенах, гобелен или скульптура над лестницей подчеркивали прямые линии архитектурного замысла.

В огромном зале, куда ввели посетителей, тянулись бесконечные нарядные полки книг. Концертный рояль стоял на возвышении, готовый взвиться и улететь. Цветы и люстры, камин с мигающими, шипящими розами и добротная пиренейская (голубая) овчарка на шкуре белого медведя. Музыка лилась из труб, щекоча не только ухо, но, кажется, и нос, словно благовонные духи. Бар сверкал аристократическими бутылками и ярлыками, посудой, хрусталем, льдом. Только из окон (узких, глубоких, подобных бойницам) видны были какие-то несуразные вышки, грязные рытвины и мерзкие лица садовников в кожаных куртках. Корней догадывался, что прямо из гостиной или кабинета, где царили Гоген и Верди, можно, подняв трап, отправить тело конкурента непосредственно в Мичиганское озеро.

Кроме мистера Ральфа и его секретаря (с перешибленным носом) в комнате находились еще две девицы: Иоланда (Корней узнал ее по фотографии) и ее подруга Стелла, тусклая красавица с лицом и мыслительными способностями, казалось, плоскими, точно доска. Она, очевидно, подражала известной голливудской звезде и вместе с бровями совершенно выкорчевала собственный облик.

Иоланда же выглядела гораздо лучше, чем на фотографии. Темная, мягких линий, женственная и живая (почти не раскрашенная), с внимательным умным взглядом темно-серых (мышиного цвета) глаз. Весь свой интерес она сразу и не таясь сосредоточила на Янине (Корнея она точно и не заметила).

Как добрая лошадь зимой в степи, издалека чуящая приближение матерого волка, вдруг закусывает удила и несется без дороги, так Янина сразу начала проявлять чрезмерные признаки беспокойства и нетерпения. Упрямо отказывалась сесть, несмотря на самые обворожительные улыбки Ральфа; вытянулась против книжной полки, точно пристально разглядывая тисненые корешки классиков, враждебно озираясь, почти огрызаясь на любезные замечания хозяина. По наивному представлению Янины, им теперь надлежало получить пачку кредиток и, оставив Бруно, удалиться: о чем тут, собственно, болтать. Позже, оправдываясь и стараясь объяснить свое поведение, она заявила, что Ральф ее ненавидит, а Иоланда нагло оскорбляла: словами, улыбками, даже взглядом.

Больше всего раздражало Янину то, что и муж находил естественным шутить, отпивать из стакана и обмениваться ничего не значащими лживыми утверждениями с этими дурными, испорченными людьми.

Беседа поначалу не клеилась, но спас положение Бруно, чувствовавший себя в новом обществе всегда просто и весьма на месте. Над камином висела картина, изображавшая всадника у реки. Опустив поводья, молодой гусар задумался, его розовое лицо мечтательно улыбалось, будто вспоминая что-то приятное; рыжая лошадь, выгнув упругую шею, пила воду из голубоватого потока и косила крупным умным оком. На заднем плане – каменный мост романского происхождения и берег в лирической дымке.

А там дальше, на горизонте – розовато-пурпурное пятно только что скрывшегося благодатного южного солнца.

Бруно, блаженно ухмыляясь, уставился на это полотно, и лицо его отражало мечтательную лень всадника (хотя и без золотистых красок). Мистер Ральф тотчас же любезно сообщил, что картина написана Хуаном де Хернандидо, молодым современником Гойи, сумевшим освободиться от влияния своего гениального соотечественника.

Бруно, не обращая внимания на болтовню хозяина, вдруг сказал, непонятно к кому обращаясь:

– А они затрудняются поверить, что Иисус Навин остановил солнце! {24} Вот художник более ста лет тому назад приковал уже почти скрывшееся светило к краю неба, и оно все еще там пребывает!

– Не совсем понимаю, – осторожно возразила Стелла, допивая бледное мартини. – Здесь изображен типичный испанский закат, отраженный и разлитый повсюду. Когда я попадаю на Мальорку…

– Это век излучений, – продолжал убежденно Бруно. – Какие убийственные стрелы! Туман насыщен и начал рассылать ощутимый блеск. Время тоже распространяется при помощи волн.

– Ах как интересно! – вскричала Иоланда, усаживаясь с бокалом у самых ног пленника.

Янина презрительно оглянулась, будто огрызаясь. По парку гулял широкоплечий садовник, озираясь по сторонам.

– Есть материки времени и есть океаны антивремени, подобно антиматерии, – спокойно продолжал Бруно. – Когда уничтожается материя, освобождается энергия. Когда распадется время, снова выделится скованная им жизнь. Растение прикреплено корнем к одному месту почвы. Так и человек в отношении времени напоминает еще растение: не может по своей воле передвигаться. Тут земное существо ведет еще вегетативный образ жизни. Но человек может надеяться. Обезьяны и примитивы безнадежны, потому что они созрели окончательно: они уже обрели равновесие. Типичные кролик, бульдог, немец, русский, англосакс – погибшие существа. Величие человека в том, что он еще не достиг совершеннолетия и должен расти еще и еще. Посмотрите, бессмертие в технике достижимо. Можно построить мотор, который бы работал без отказа столетия; существует уже давно вечная спичка и неперегорающая долгие годы электрическая лампочка. А человек или его умная клетка неужели хуже?