Максим Кантор - Красный свет

Ракитов наблюдал за тем, как немцы целуются. Он стоял за ветхим забором палисадника и смотрел в окно дома. Пришли в город ночью, нашли пустой деревянный дом на окраине, неподалеку от адреса, данного лесными жителями, – остались в пустом доме на ночлег. Крыльца в доме не было, сени сгорели, но сам дом был чистый, и даже мебель имелась. Жидок порывался этой мебелью топить печь, хотел согреться, но ему запретили, и они спали в холоде.

Теперь их было трое: пока шли к Ржеву, пропал молодой вор Голубцов. Он отстал, шел последним, и когда вышли из леса, то обернулись – а Голубцова нет. Прошли обратной дорогой километра три – но их следы уже замело, даже непонятно – здесь они прежде шли или не здесь. И темнеет уже. Кричать и стрелять боялись. Решили выходить в город без Голубцова – что делать.

– Людоед это, – сказал Мишка Жидок, – не зря бабка про людоеда говорила.

– Молчи, Жидок, не пугай, и так страшно.

– Мог в болото провалиться, – сказал Ракитов, и подумал, что болото – это лучше, чем людоед или немцы.

Утром Ракитов вышел на белую улицу, подошел к тому дому, который они искали, через забор заглянул в окно. Увидел, как фашисты кушают, а потом целуются; фашисты сидели в тепле, расстегнув тулупы. Ракитов долго немцев разглядывал. Люди как люди, даже целуются друг с другом. Если люди целуются, значит, они добрые. Улица была пустая, дом тихий. Зачем ему этот адрес дали? Ракитов решил войти к немцам. Ракитов давно понял, что все дела делаются на кураже, на бесстрашии.

Он постучал, имея на своем лице то беспечное выражение, которое сопутствовало ему в бесчестных проделках. Толкнул дверь и двинулся вперед – бесцеремонно и обаятельно, как он умел.

– Хенде хох, – завязал беседу Ракитов, входя в дом, а потом поправился: – То есть вы рук-то не поднимайте, граждане немцы, это я так шучу, господа хорошие! Просто больше ничего по-вашему не знаю. Хенде хох и данке шон.

– Спасибо скажи, что мы не немцы – тебя за такое «хенде хох» на месте пристрелят, – по-русски сказал фашист. На столе перед ним лежала кобура – он положил на нее розовую руку.

– Так вы русские! Вот повезло! – Ракитов сам поражался, откуда к нему приходят слова. – Русские люди! Братишки! Небось и православные? А ну, перекрестись! Нет, даже не крестись! И без креста вижу, что православные… От самой Москвы иду и живую душу не встречу.

– В Москве не понравилось? – спросил человек в немецкой форме и подвинул к себе кобуру.

– Так ведь коммунисты в Москве, – сказал Ракитов, – изверги сталинские.

– Неужели изверги?

– Веришь, брат, друга моего Гришу Дешкова арестовали. На моих глазах. Пришли ночью и давай руки крутить! Пиявки! – Приходят ли пиявки ночью, Ракитов сказать с уверенностью не мог, но прозвучало убедительно.

– А за что арестовали? – спросил фашист, облизнул губы розовым языком, собрал остатки крошек.

– Тебе зачем знать? – спросил Ракитов, зная, что требуется показать характер.

– Когда спрашивают, отвечать надо.

– Строгий ты человек, – сказал Ракитов.

– За что арестовали? – повторил фашист.

– Так за правду арестовали! За то, что не может лгать человек! Жить, говорит, хочу не по лжи! Так и сказал на собрании. Собрался там, значит, коллектив. Вышел, перед всеми упырями встал и говорит: желаю жить не по лжи! НКВД его тут же – цап!

– Только за это?

– Говорю тебе: звери! Друг так сказал: я, говорит, немцев жду, желаю империю добра строить. Не простили ему.

– Коммунисты Гитлера не любят, – резонно сказал фашист. – Нормальная логика. Твоему дружку молчать надо было.

– Не может человек больше молчать. Накипело у мужика. Вот ты стал бы молчать? Если Гитлера, к примеру, обижают, ты бы стерпел? А для него – Троцкий, как для тебя – Гитлер, понял? Если твоих друзей по тюрьмам гноят? Молчал бы, да? По глазам вижу – не можешь ты молчать! – Ракитов почувствовал, что перегибает палку, но, как обычно с ним бывало, уже не мог остановиться. – Евреи кругом, вся Россия под жидами. Как молчать, брат?

– Смелый у тебя друг, – сказал человек в форме немца.

– В России героев много, – сказал Ракитов искренне.

– Скажи, а партизаны – герои? Скажи мне, что ты о партизанах знаешь.

– Ни одного не видел.

– Через лес шел, а партизанов не видел. Ты ведь сам партизан. Говори мне правду.

– Я, гражданин фашист, совсем не партизан, – сказал Ракитов, – я как раз наоборот: вор и шпион.

– Вор?

– Вор московский, а шпион германский. Дешков с Гамарником восстание готовили, ты что, не в курсе? По заданию абвера, между прочим. Оружие мы в квартире прятали. Гранат столько! Мне Гриша так сказал: власть возьмем, я коммунистов постреляю, а тебя генералом сделаю! – Ракитов достиг той стадии звонкого вранья, когда сам начал верить своим словам. – Генералом! Понял? Что, не слышал про шпиона Гамарника? Ваш шпион, германский!

– Шпион, значит?

– Вот те крест.

– Как же ты от Москвы до самого Ржева дошел? – спросила женщина. Когда Ракитов смотрел на нее через окно, женщина выглядела мягче. Вблизи оказалась опасной, и глазами она двигала медленно, ощупывая всякий предмет, который попадался взгляду. А глаза у женщины были непонятные, как у волка. Когда волку в глаза смотришь, нипочем нельзя догадаться, что волк думает.

– Испугался и пошел, пошел. Через лес, через болото. Чем дальше от коммунистов, тем спокойнее.

– Испугался?

– А ты бы не испугалась, сестра?

– В Москве часто аресты. Ты раньше про аресты не знал?

– Близко комиссаров увидел. Они как вошли в квартиру, сразу – посуду бить.

– Ты рядом был?

– На кухне сидел. Они спросили: а это, говорят, кто? Гриша говорит: это, говорит, водопроводчик.

– До самого Ржева дошел. Не заблудился. Не замерз.

– По деревням шел, где ночь посплю, где две ночи.

– Ты красных комиссаров не встретил?

– Я редколесьем не хожу, – сказал Ракитов, – я чащей иду, где красный не пройдет.

– Волков не боялся? – и глазами своими бесчувственными по Ракитову шарит, точно место выбирает, где укусить.

– Зачем волков бояться, – сказал Ракитов. – Волки понятливые. Они хороших людей не трогают.

– Всяких трогают, – сказала желтоглазая женщина. – А скажи, – вдруг спросила она, и глаза ее уставились в одну точку на Ракитовом теле, словно нашла она наконец место для укуса, – скажи мне: ты трех сестер в лесу не встречал?

– Каких сестер?

– Три старушки в домике живут. Они тебе не встретились?

– Не слыхал про таких.

– А зачем ты в Ржев пошел?

– Очень хотелось к своим.

– Мы тебе разве свои? – говорила женщина очень тихо, но градус опасности – а Ракитов хорошо чувствовал, когда опасность приближалась, – в комнате повысился.

– Здесь домом пахнет, – сказал Ракитов.

– Может, плохо нюхаешь? – нехорошо сказала, голос неприятный, лающий.