Алиса Ганиева - Праздничная гора

Наконец, на третий день свадьбы, Хандулай привели в дом дяди, куда в полночь тайно пробрался ее новоявленный муж. В доме остались они одни, но на крыше кто-то шумел и перекрикивался, а под дверями слышались смех и шутки. Это друзья Сураката следили за исходом их первой брачной встречи.

Хандулай была готова к ночи. Сил у нее имелось довольно, чтобы продержаться в схватке до утра. Уж она постарается, чтобы муж не добрался до ее пояса из шерстяной пряжи и не разрезал его кинжалом. Битва началась в полночь и длилась несколько часов. Как ни пытался размягченный вином Суракат настигнуть жену и заломить ее сильные белые руки, она отпиралась так люто и неистово, что к рассвету вконец его измотала. Слыша шум битвы, дружки хохотали и подначивали:

– Давай, давай, Суракат! Неужели не способен такой джигит оседлать кобылицу?

Под утро, когда побежденный Суракат свалился с ног и отступился от сохранившей невинность Хандулай, дружки с веселыми издевками подняли каток, которым укатывают крыши, и поставили его на ось вертикально. Завидев торчащий каток на крыше молодоженов, сельчане загомонили:

– Жена одолела мужа!

– Уж могла бы поддаться, как принято, не позорила бы молодца, – морщилась вдовая Хуризада, заталкивая табак в ноздри…»

– Скоро там наша очередь? Бородатые хайваны!

– Тише, тише, тише! Ццццц!

– И город уже переименовали. Живем теперь в Шамилькале.

– Тише, тише, тише! Ццццц!

Шамиль переступал с ноги на ногу, перелистывая страницы.

«…Уж сколько лет прошло с тех пор, как Хандулай вышла за Сураката, а Кебед его убил. Уж сколько лет прошло с тех пор, как решением Совета Кебед был изгнан из села и превратился в лесного абрека! А бедный Махмуд все никак не развяжет повествование. Отвлекусь-ка я от жителей села и расскажу немного о своем отце.

Отец, бывало, подзовет меня к себе и задает вопрос:

– Вот скажи, Махмуд, что на свете маленькое и большое одновременно?

– Не знаю, отец, – отвечаю я.

– Это Дагестан, – объяснял мне отец. – Ты только подумай, какой он маленький, а сколько в нем уживается народов и обычаев, языков и талантов, животных и растений. В одном крошечном Дагестане ты увидишь и песчаные барханы и тропические заросли, вечные ледники и минеральные источники, и засушливую равнину и сочные альпийские луга, и морскую пучину и каньоны, до дна которых не долетишь, хоть лети полдня! Все мы, дагестанцы, очень разные, но в то же время мы очень схожи своей честностью, гостеприимством и стремлением к справедливости. Помни о том, что ты дагестанец, сынок, и не меняй это звание ни на какое золото мира!

К отцу часто приходили поэты. Они рассказывали, как их песни вызывали у людей печаль и веселье, как их песни мирили кровников и рождали в юных сердцах жаркий огонь любви. Особенно мне запомнилась одна эпическая поэма о месте, называемом Праздничная…»

– Это дело, да? Прошение?

Через плечо Шамиля с любопытством заглядывал стоящий в очереди мужчина.

– Куда теперь по судебным делам ходить? В шариатский суд? Подскажите!

– Не знаю, это не документы, – отвлекся Шамиль и машинально пролистнул изрядное количество страниц вспять.

«Отяжелев, Хандулай, как и полагается, скрывала от всех свое положение. Но живот ее быстро вспух и стал огромным, как гигантская тыква, мешая ходить за скотиной и жать урожай.

В последние дни она избегала навещать родителей, а когда наступали сумерки, прижимала к себе по кусочку хлеба и сыра.

– Кто же родится у Суракатовой Хандулай? – спрашивала Хуризада у собравшихся к роднику женщин. – В жизни не видала такого огромного брюха.

– Уж давно, как пора ей рожать, а она все на сносях, – кивали горянки.

Наконец наступил тот день, когда по ноябрьским улицам к дому смелого Сураката со всех ног понеслась его тетка, сельская повитуха, краснорукая и длинногрудая Заза. В покинутом мужчинами доме в постланной на полу мягкой постели, клацая зубами, крутилась Хандулай.

– Отворите все лари в доме! – командовала Заза. – Привяжите канат к потолочной балке и сцепите концы петлей. Пусть бедняжка схватится за петлю. Да, хватайся, Хандулай, а теперь подтягивайся и опускайся, подтягивайся и опускайся. Скорее, скорее! Куда ты, Баху? Сюда нельзя, здесь роженица! Рвите на Баху платье! Рвите платье!

Заза мяла громадный, раздувшийся голый живот роженицы красными пальцами и приговаривала:

– Сыпьте зерно вокруг постели! Сыпьте зерно!

Свекровь скоро срезала с макушки Хандулай пучки волос и поджигала их, обдавая невестку дымом и пришептывая заклинания. Золовка бегала вокруг постели, рассыпая пшеничные зерна из деревянной рогатой мерки. Искусные, изъязвленные резными рисунками лари и шкатулки на полках распахнули дубовые пасти, приглашая лоно Хандулай последовать их примеру… Но плод никак не показывался.

– А ну, сестрица, – приказала Заза страдалицыной свекрови, – сыпани-ка соли в очаг! Пусть искры прожгут глаза матери иблиса, и она укатится отсюда в свои пещеры!

Свекровь метнула в огонь горсть соли, которую сельчане сами же добывали поблизости, и в то же мгновение Хандулай издала ужасный крик и лоно ее изрыгнуло одного за другим трех младенцев, всех женского пола.

Повитуха так и ахнула.

– Вабабай, вададай! Целая тройня, и ни одного сыночка! Как расстроится Суракат!

Пуповину сразу отложили, чтобы высушить, наварить из нее отвара и затем при случае поить новорожденных от болезней или бессонницы. Пока девочек обмывали в сосуде с подсоленной водой, куда бросили горящие угли, металлические ухваты и три серебряных колечка, золовка кинулась к Суракату с известием.

Вскоре пожаловали гости и с ними мать Хандулай с изумительной березовой люлькой, вощеной и украшенной орнаментом-оберегом.

– И не думали мы, что понадобится три люльки, – качала она головой, удивленно и счастливо оглядывая младенцев.

Вторую люльку принесла тетя, а третью – бабушка роженицы, которая, угостившись сладостями, тут же уселась на табурет-треугольник и приготовилась пеленать детей. Укладывая правнучек в люльки на хрусткие, вышитые крестами матрасики (под каждым из матрасиков – острые ножницы), она проносила их через котел, полный жидкой и черной как ночь каши из проросших ячменных зерен, а потом запевала над люльками песню.

Первую девочку нарекли Хорол-Эн, что значит Ухо Поля, вторую – Мариян, в честь матери распятого Исы, а третью – Абида, по-арабски “поклоняющаяся”.

Стали с тех пор к Хандулай носить больных детей со всего села.

– Ты родила тройню, – говорили ей женщины, – значит, есть в тебе магическая сила. Искупаешь больного ребенка и вылечишь…»