Владимир Маканин - Провинциал и Провинциалка

– Ведь ночь, чего ты ее ждешь? Не придет она – понимаешь? Я бы сказал тебе, Павел, да ни к чему это.

– Что?..

– Да ничего… Хороший ты человек, Павел, да вот беда – денег у тебя мало, славы мало. А сестренка моя это самое «мало» не уважает.

Чекин ушел.

Время было позднее, метро уже наверняка не работало. В конце концов Гребенников сел в коридоре прямо на пол и прислонился спиной к стене. Так вот, сидя, он и задремал.

Транзистор выдавал нечто в моцартовском духе, мелодичное и игривое. Валя в своей полосатой пижамке сосредоточилась на важном деле – она решила пройти на цыпочках по одной половице. От стены до стены.

– Так… так, – приговаривала она, балансируя руками.

– Так… так, – в тон повторял Иван Павлович, затаив дыхание. – Ура, Валя! Молодчина! – Он схватил ее на руки. – Я с тобой пацаном себя чувствую!

– Пусти, я вон по той пройду… по тоненькой!

Она опять шла по половице, балансируя руками.

– Я стал мальчишкой. Я даже и вру, как мальчишка. Именно так, как в молодости, – легко и безбоязненно врется!

– И что же ты такое врешь? – безразлично спрашивала Валя, тем временем сосредоточенно приближаясь к другой стене.

– Ну… ну, например, жене… Например, и тебе немножко…

– И мне? – преувеличенно серьезно спросила она.

– Ура!.. Ура! – закричали они оба разом (Валя как раз дошла до стены – и великолепно дошла).

– Ну, не то чтобы вру, – говорил он, прижимая Валю и глядя ей в глаза. – А все-таки. Например, не сказал, что дал твоему брату двадцать рублей.

– Он у меня плутишка.

– И большой плутишка!.. Он вздумал пугать тем, что тебя разыскивает этот твой Гребенников.

– Павлик знает, что я не в Киеве?

– Едва ли. Это был просто милый шантаж.

– Нет, нет! Значит, Павлик меня ищет.

Она стала переодеваться. Затем выдвинула чемодан на середину и стала бросать туда – уже волнуясь, руки дрожали! – свои тряпки и книжки.

Он хоть и ожидал, что однажды это случится, но как бы потерялся. Он заговорил отрывочно и невпопад:

– Неужели сейчас уйдешь? Прямо сейчас? Да что с тобой?!

– Не надо прощаться, миленький. Не люблю нытья.

– Валя!.. Но я сегодня так спешил к тебе…

Он попытался было забрать чемодан. Он взял его силой. Но она, очень точно попадая в уязвимое место, сказала:

– Ты ведь не похож на мальчишку, правда?

Он отдал чемодан – отошел к окну. Отвернувшись (глядя в окно), он попробовал теперь сентиментальную ноту:

– Прости меня…

– И ты меня, – довольно холодно сказала она.

Тогда, собрав весь свой ум и свой опыт, он сказал:

– Я, кажется, понял. Этот Гребенников тебя любит, и ты не хочешь, чтобы он волновался.

– Не знаю. Я хочу к нему – вот это я знаю.

Она на секунду заколебалась – чемодан был в руке, она готова была идти.

– Эй! Эй! Опять ты скис, миленький, – сказала она с улыбкой. – Не будешь ты человеком.

– Зато ты приедешь к нему человеком.

Валя (она не поняла иронии) совершенно искренне сказала:

– Да! Я приеду к нему веселой и любящей – вот такой я приеду.

Она вышла и быстро застучала каблучками, не попадая на выложенный гостиничный ковер. Иван Павлович Корнеев видел теперь ее в окно – она бежала, срезая угол асфальтовой площадки, к дороге. «Такси! Такси!» – она махала рукой.

Он выпил воды, выкурил сигарету – затем сел за телефон, чтобы сдать с таким трудом и муками добытый всего на несколько дней гостиничный номер.

– Да, – повторил он в трубку. – Да, сто семьдесят пятый… Да, прямо сейчас, он мне больше не нужен.

– Павлик! – закричала она радостным, громким голосом, вернувшись в Подмосковье, в дом, где они жили, и вбежала в комнату.

Чемодан полетел в сторону – она бросилась к Гребенникову.

– Павличек! – повторяла она, вся дрожа. – Павлик мой, только не спрашивай, ничего не спрашивай…

Она всхлипывала:

– Ну виновата, ну дрянь. Ну что ж тут скажешь? Опять этот шик, вино, ковры гостиничные, таланты… Ну слаба я, Павличек, слаба… Ну побей меня, но только не спрашивай…

Она заглядывала в глаза:

– Но ты ведь не знал, что я не в Киеве? Или знал?.. Тсс. Я сама. Я сама все скажу. Мучился? Правда?.. Ну, слава богу, я как чувствовала!

И она повторяла, без тени сомнения, повторяла искренне, как главное:

– Павличек, я только тебя люблю. Никого и никогда я не любила!

– Да… Да… Да… – отвечал он, счастливый и наволновавшийся (он приехал после сидячего ночлега в общежитии, разбитый и опустошенный). – Да, Валя. Конечно, Валя, – повторял он и, словно это было бог весть как важно, вытащил, торопясь, вторую чашку и налил ей чаю.

Но ближе к вечеру – он даже не думал, скажет он это или не скажет, – Гребенников сказал:

– Слышишь, Валя…

– Да.

– А все-таки что-то случилось. Во мне случилось. – И он добавил нашедшиеся слова: – Кончилось что-то.

Валя чистила картошку на ужин. Нож в ее руках замер на секунду и тут же опять продолжил свою как бы кружевную работу.

– Что кончилось? Ты меня не любишь, Павлик?

– Да. Так случилось – я у стены сидел и тогда уже подумал.

– У какой стены?

– Ну, там, в общежитии, у брата твоего. – Гребенников увидел ее слезы, но продолжал: – И не оттого, что я ждал. Я же тебя не первый раз ждал, а как-то одно к одному…

– Но почему же? – Она капала слезами себе на руки и продолжала чистить картошку.

– Я тоже думал – мало ли как оно может кончиться? Пугался иногда, и всякие драмы виделись… А оно само кончилось.

Она тихо сказала:

– Я… я тебе противна?

– Нет, нет, – заторопился он. – Тут и не поймешь. Противна?.. Не в том дело. – Он проговорил, раздумывая: – Совсем не в том.

И он усмехнулся, как бы удивляясь самому себе.

Послышались шаги. Сосед или его жена. Кто-то шел с кухни.

– К нам идет?

– Ага.

– Удостовериться хочет – мы это в свой дом вернулись или не мы? – сказала Валя, понижая голос, а шаги приближались.

Вошел сосед, попросил электробритву.

– Понимаешь, Павел, моя испортилась… Я уж и не надеялся, что вы приехали…

Валя тряхнула головой, слезы веером слетели. Она улыбнулась:

– А к утру надо быть бритым.

– Именно! – Сосед расплылся в добродушной улыбке, будто признался в чем-то. Он взял бритву из рук Гребенникова и ушел.

Валя сказала:

– Тишина какая… Павлик, а может быть, тебе кто-то понравился?

– Нет. Даже и намека нет… Я бы сказал. – И он махнул рукой. – Боже меня сохрани от этого!

Но хотя все было сказано и названо, Валя еще не вполне поняла. Она продолжала чистить картошку и, как при некоторой беде, с привычным вздохом сказала:

– Как же мы жить будем?

– Не знаю. Мне, наверное, уехать надо… Уехать – это обязательно.

И тут Валя не только поняла, но и испугалась.

– Нет, нет. Тогда уж я уеду… Я же виновата.

– При чем здесь это!