Владимир Маканин - Провинциал и Провинциалка

Василий состоял как бы из двух половинок. Первая была лирической и нежной. Он обожал свою Валю. Вторая была не лирической. И не нежной. Это когда он ревновал или поучал Валю, как нужно относиться к профессии проводника. Валя в таких случаях только отмахивалась и говорила:

– Опять какая-то муха укусила.

Или старалась его отвлечь:

– Ты, когда в райцентре был, детских рубашек на лотках не видел? Вроде бы по трешке?..

Был поздний вечер. Ночь. Поезд мчал… Василий сидел рядом с женой в своем купе для проводников. Он очень хотел спать, но не мог себе этого позволить.

– Ну и пассажиры сегодня, – сказал он жене. – Никак, дьяволы, не улягутся.

– А тебе жалко?

– А чего по вагону шастать? Напился воды – и в купе.

Василий явно находился в состоянии, когда он поучал и ревновал. Проводница (Валя? Валечка?.. Валентина Ивановна?) промолчала. Она сидела рядом и равнодушно вязала на спицах. Вагон покачивало. Ночь как ночь.

– Спать ложись, – сказал Василий.

– Твоя очередь.

– Очередь не очередь, а ложись спать.

Проводница, не отрываясь от спиц, ответила:

– Мое дежурство. Сам спи.

– Знаю я тебя, – Василий вскипел, но сдержался. – Либо заснешь, либо заболтаешься. И опять украдут что-нибудь общественное.

– Ничего не засну.

– Ну, как же тогда крадут у нас?..

– Не знаю, как крадут.

– А с бородачом? Болтала, а? Небось про любовь да про ночку лунную. «Ах, поглядите, как луна на наш поезд глядит!» – передразнил Василий.

Проводница покраснела, но не ответила. Сказала только:

– Болтай…

– Ведь стыдно!.. Стыдно, понимаешь ты это слово?

Василий перешел на свистящий шепот:

– И ведь все в твое дежурство случается.

Василий передохнул:

– Неправда, скажешь?

Проводница промолчала.

– У тебя скоро и простыни, и полотенца – все утащат. Вагон от поезда отцепят, – фыркнул Василий. – Будешь стоять в какой-нибудь степи, смотреть на луну и думать, что едешь!

Василий прислушался. Так и есть, кто-то ходит. Кто-то не спит. Василий, не вставая, выглянул из купе.

– Студент этот. Да еще майор… Курят.

– Не спится людям.

– Это уж точно. Ждут, пока я засну. Сейчас это называется «не спится», а завтра стаканов не будет.

– Неужели майор утащит стакан? До чего же ты глупый, Василий. – Проводница даже руками всплеснула: – На майора подумал, а?! И надо же такое подумать!

– Ну, значит, студент.

– Студент еще туда-сюда. У них голь, все казенное. Если и возьмет, то по привычке… А ты на майора. Ума-то у тебя, Василий…

Василий сам понимал, что перегнул. Но сдаваться не хотелось. И теперь он вспылил по-настоящему. Ей, видно, в голову не приходит, что думают бригадиры об их вагоне, а ведь думают, что здесь работать не умеют! Или даже думают, что для себя Василий Панин крадет…

– И только в единственном вагоне это случается!.. В нашем, ты понимаешь?

Он даже задохнулся:

– Ты… ты… – Он никак не мог подобрать наиболее обидное, наиболее оскорбительное слово, чтоб проело ее раз и навсегда, как кислота. И наконец нашел. И выпалил: – Ты растратчица! Вот ты кто!

Она не стала спорить, сколько же можно. В конце-то концов.

– Пойду-ка пыль протру.

В проходе вагона не было ни души. Она вытирала пыль с поручней. Ни майора, ни студента – померещилось ему, что ли?

– Ох, танго. Танго и-итальяно… – пропела она довольно громко.

Она уже успела немного поговорить с майором. Он рассказывал, что ездит по гарнизонам и лается с начальством. Следит за солдатским питанием – и надо же работа какая!..

– Поплыли туманы над рекой, – напевала она.

Она стояла теперь у самого купе. Но войти и глянуть на майора не решалась: ночь все-таки, да и Василий прямо осатанел, следит.

Поезд тормозил. Станция. Василий взял фонарь. Ага, двинулся в тамбур.

Она быстро вошла в купе. Майор не спал. Видимо, смирился с бессонницей.

– Я… я подушечку вам. Получше принесла. Чтоб спалось вам.

Она поправляла подушку. Майор сидел на нижней своей полке и молчал. На верхних полках храпели.

– Может, в отдельное купе перейдете?.. В последнее, а? – сказала она вкрадчиво и в то же время просто. – Вот у нас военный ехал. Тоже устал, тоже бессонница…

– Что?

– В купе, говорю, отдельное… Там качает меньше.

Майор подумал. Оглядел ее добрым взглядом. И улыбнулся:

– Красавица ты моя. Не даст он нам все равно побыть вместе. Твой, я про него говорю…

– А он уснет.

– Не уснет. Я его видел.

– Напрасно вы. А там купе тихое. Там броня, никого нет…

– Бронь, – поправил он.

– Ну, бронь… – Она замолчала, а затем сказала: – Поговорить хочется.

– Поговорить?

– Ну да. Я ужасно люблю новых людей. И чтоб рассказывали что-нибудь интересное.

– Имя-то твое как?

– Валечкой звали. – Она улыбнулась. – Расскажите. Вы говорили, что ездите по гарнизонам…

– Да. Работа такая.

– И следите, как солдат кормят?

– Да.

Он вдруг почувствовал, что поначалу понял эту женщину не совсем правильно. И смутился за свою ошибку. И стал что-то рассказывать… Она слушала. Она переспрашивала, ойкала или всплескивала руками.

– Валентина! – раздался голос Василия. – Где ты есть?

– Иду, иду! – Она виновато глянула на майора и выскочила из купе на голос мужа.

Василий в тамбуре возился с полученным углем. Кочережкой он разбивал здоровенные куски и чертыхался: опять скверный уголь…

– Чего тебе? – спросила проводница.

– Ужин-то сделай…

А когда она сделала ужин и заглянула в купе, чтобы пригласить майора, тот уже спал.

Они поужинали.

Василий, дежуривший прошлую ночь, прилег на скамье. Он теперь был в первом состоянии. Не ревновал. И любил жену. Хотелось сказать ей что-то нежное, но клонило в сон. Вагон покачивало. Дела были сделаны. Он ласково взглянул на нее.

– А если разобраться, мы ведь хорошо живем… Верно?

– Верно, – сказала проводница и погладила его рукой.

Глаза Василия закрывались.

– Как там дети? – вздохнула проводница.

– Мать присмотрит.

– Надо ей купить чего-нибудь, Василий.

– Можно.

Теперь он спал. А она сидела возле. Поезд вместе со всем составом как бы тихо запел, зазвенел. Пошли на подъем.

Она думала о детях. Затем о Василии. Затем об этой замечательной жизни на колесах, в которой нет-нет и встречаются люди, и рассказывают, и делятся с ней.

Она дремала и не дремала – привыкла с годами.

– Тормозит… Станция… – прошептала она, вся еще в каком-то сладком сне.

И тут же спохватилась:

– О господи. Узловая!

Она поняла, что уже утро и что четыре ночных часа пролетели. И людям сходить. И майору сходить, не проспал ли?.. Она выглянула – нет, не проспал. Майор уже стоял с чемоданом и с сумкой.

Она кинулась в купе, схватила там сахарницу, красивую, с надписью о фирменном поезде, – что она еще могла? – и к майору. Улыбалась заспанным лицом, а руками заталкивала сахарницу к нему в саквояж.