Михаил Гиголашвили - Толмач

Я плескаю ей в протянутый стакан, себе. Водка пахнет тиной, но живительна. Фрау Мизера берет из миски очередное яблоко и перекидывает его мне:

– Но ядовитое, предупреждаю. А куртку вашу дурацкую можете снять, бросить туда, – она подбородком указывает на овальный стол с глобусом.

Я небрежно, издали, кидаю кожанку на соседний стол. Кожанка задевает глобус. Он с шумом валится на пол.

От грохота, как по команде, вдруг разом откидываются одеяла на раскладушках, с них спрыгивают крупные, черные, блестящие, словно облитые маслом, гладкие и упитанные индюшки и начинают бродить по кабинету, расправляя крылья, визгливо и взбалмошно болмоча и сердито ударяя клювами о пол, о стены, о мебель. Одна, уже знакомая мне, индюшка-альбиносица с розовыми глазами и золотым кольцом на лапе, сразу кидается к упавшему глобусу и начинает его злобно долбить. Птицы переговариваются короткими клекотами, и я уверен, что ясно понимаю их:

– Жрать-пить!.. Чего-чего?.. Ничего-ничего!.. Пить-жрать!.. Чего-чего?.. Ничего-ничего!..

– Они жалуются, что голодны, – вдруг переводит мне фрау Мизера.

– Вы что, индюшачий язык понимаете? – изумляюсь я.

– Научилась. В таком месте жить… – она неопределенно машет рукой на окно. – А зачем вам вообще сюда, в Германию?.. Что вы тут потеряли?.. Одна тоска, гнусь и плохая погода. Была бы возможность – я бы куда-нибудь уехала. Вот хотя бы в Австралию, на солнышко! – доверительно улыбается она и вдруг так сладко тянется всем телом, что мини-юбка задирается до живота, а грудь выскакивает из разреза блузы.

Она заправляет ее обратно, облизывая губы быстрым язычком и поглаживая обломок рога. Индюшки с брезгливой болтовней бродят по комнате, иногда стукая клювами по шкафам, двери, полу, ширме. А белая альбиносица, бросив глобус, запрыгнула на стол и с победным стуком снесла большое яйцо, которое тотчас скакнуло на пол и разбилось в грязноватую, белесо-желтую массу с проблесками скорлупы.

– Жаль, можно было бы яичницу сделать, – замечает фрау Мизера и косится на часы. – Еще по одной – и за работу! Не обращайте на них внимания, они вас не тронут.

Опасливо отодвигаясь от дерзких индюшек, я наливаю. Бутылка полупуста. Один наглый индюк со старческой длинной шеей подходит к столу и умудряется клюнуть бутылку, но, к счастью, не разбивает.

Фрау Мизера шикает на птиц. Заслышав ее голос, они втягивают головы в шеи, шеи – в плечи, плечи – в тела, трясут красными бородками и спешат разойтись по углам, где продолжают визгливо перебалтываться. Слышно, как их когти царапают столетний паркет.

– Зачем вам столько птицы? – осторожно спрашиваю я.

– Они – беженцы, как и вы, от хищников прячутся. Из Северной Америки через океан перелетели… Им там в День Благодарения массовый геноцид устраивают, вот они и сбежали, – безмятежно объясняет она. – С людьми их селить нельзя – люди их режут и едят. Приходится тут держать. Так приказано с горы… – И она неопределенно машет рукой на окно, где в курчаво-крутом свинце облаков видна величавая гора; потом поворачивается к аппарату и, не глядя на меня, спрашивает: – Как вы прибыли в Германию, без паспорта и визы? Опишите свой путь!

Я издали вижу на ее столе, среди моих бумаг, лист с грифом турфирмы, указываю на него:

– Вот, у вас там… Я обратился в Москве в эту фирму. А там мне посоветовали обратиться к дяде Леше, водителю грузовика – мол, он за деньги возит беженцев через границу. Дядя Леша согласился. За 600 долларов он засунул меня в кузов какого-то проезжающего через Москву монгольского грузовика… И вот я тут.

– Монгольского? – переспрашивает она настороженно. – Вы не ошиблись?

– А может, и китайского – кто их разберет? – пожимаю я плечами, удивляясь ее настороженности. – Не все ли равно?

– Так все-таки монгольского или китайского? – продолжает она встревоженно спрашивать, отталкивая ногой белую индюшку, с тупым упорством долбящую ножку кресла.

– Темно было, не разглядел, но шофер был точно монголоид. А вы разве можете отличить монгола от китайца?.. Вот видите… И какая вам разница? Монголоид – он и есть монголоид!

– Из Монголии сейчас древесного клеща завезли, он уже половину Нижней Саксонии сточил.

– В кузове не было ничего деревянного – одни картонки, с телевизорами, что ли…

– Какие в Монголии телевизоры?… Там на всю пустыню – один телевизор, да и то у шамана-президента, – усмехается она, шикая на индюшек, затеявших под столом шумный переполох. – Через какие страны ехали?

Я развожу руками:

– Неизвестно. Водитель запер меня на четверо суток – и все. Пил снотворное и спал как сурок. Когда открыл дверь – машина уже тут стояла, перед лагерем.

Фрау Мизера кивает рыжей головой и отстукивает несколько тактов на аппарате, сообщая между делом:

– А вчера одного беженца орел принес. Прямо сюда на окно положил – и улетел… У этого орла тут гнездо недалеко, на горе… Ну, хватит, заткнитесь! – кричит она на индюшек, которые переместились за ширму и устроили там свару, с паническим бульканьем переругиваясь на высоких нотах и задыхаясь от яростного клекота. – Пошли на место, твари! Место! Platz! [76]

Индюшки замолкают и унылым гуськом тянутся к раскладушкам, недобро поглядывая круглыми плоскими глазами и стуча сухими лапами по порыжелому от времени паркету. Белая индюшка, шедшая последней, вдруг больно клюет меня в ногу.

– Вот гадина! – гоню я от себя наглую альбиносицу, а фрау Мизера, заправив новый рулончик бумаги в аппарат Морзе, спрашивает:

– Откуда у вас были деньги для этого «дьядья Льеша»?.. 600 долларов для неработающего нелегала – большая сумма.

– У одной женщины одолжил. Она меня любит, очень любит… Да, но вы же хорошо знаете, что в конце каждой настоящей любви сторожит большая боль, если только, конечно, эта любовь не была уже прежде подточена чем-то, – для верности добавляю я.

Фрау Мизера неподвижно смотрит на меня, с вожделением водя кончиком язычка по обломку рога:

– И вы… И вы с этой женщиной спали?.. Она была ваша любовница?..

– Да, а что, нельзя? – отвечаю я, думая по себя: «Все рыжие – психопатки…»

– Нет, нет, как раз можно. И нужно… Она была красива?

– Очень. Как майская роза.

– Вот-вот… Я люблю красивых женщин… А в Москве, говорят, много привлекательных и красивых дамочек?.. Почему вы вообще покинули такой хороший город, как Москва?

Я делаю скорбное лицо, пытаясь сосредоточиться под шорох индюшек:

– Женщин красивых в Москве очень много, это правда. Но вот почему я покинул этот город – совсем другой вопрос. Все это очень грустно. Мне не продлили тут, в Германии, визу. Я был вынужден уехать в Россию. Было это полгода назад. Жил вначале в Москве – там у меня однокомнатная квартира, которую оставила мне бабушка по материнской линии… И вот, 6 сентября, в 9:30 утра ко мне на квартиру явились три сотрудника милиции и увезли в отделение. Они забрали мой паспорт, подняли шум из-за прописки, а потом напрямик сказали, что у них есть сведения, что я – шпион НАТО и немецкого абвера, собираю в Москве информацию о «Газпроме» и биологическом оружии. Бред, бредни, бредовая бредятина!.. Какую информацию я могу собирать, когда я «Газпром» от «Сибнефти» никогда отличить не мог, а биологическое оружие всегда путал с химическим! – возмущенно заканчиваю я.