Олег Рой - Тайна

– Валентина призналась, что ты жила у них, – радостно улыбаясь, возвестил ей Пархотин, на следующий день вызвав девушку к себе, – ее муж это тоже подтвердил, так что, думаю, теперь все будет в порядке.

– И меня скоро выпустят?

– Ну, какое-то время займет оформление бумаг, но вообще, думаю, что выпустим…

Олю увели обратно в камеру, где она принялась с радостным нетерпением ожидать своего освобождения.

Но за ней почему-то не пришли ни на следующий день, ни в течение следующей недели. Сначала она томилась, переживала, успокаивая себя тем, что, наверное, еще не готовы документы или что-то перепутали, но потом на нее опять нахлынула апатия и равнодушие.

На ее вопросы ей не отвечали. Лейтенант Пархотин, обещавший ей освобождение, тоже больше не объявлялся.

В один из дней, когда она уже перестала надеяться на какие-либо перемены в своей участи, с лязгом отворилась дверь ее камеры, и раздался зычный приказ:

– Акимова, на выход!

Ее опять повели тюремными коридорами в кабинет. Там ее ждал новый следователь – полноватый мужчина в круглых очках на выпуклых глазах.

– Акимова?

Оля кивнула.

– Из института пришли результаты вашей экспертизы. Вы признаны вменяемой, психически здоровой, а значит, можете нести полную меру ответственности перед законом за свои действия.

– За какие действия? – заволновавшись, уточнила Оля. От долгого заточения она почти разучилась говорить, и теперь каждое слово давалось ей с трудом.

– Не прикидывайтесь дурочкой, Акимова. Можете облегчить вашу участь, то есть во всем признаться. Тогда мы оформим протокол и быстро отправим дело в суд. Чего вам тут сидеть – дожидаться? В одиночке поди не сахар, а на зоне все же люди, будете налаживать свою новую жизнь.

– Но за что? – изумилась Оля. – Почему меня не отпускают? Мне говорили, что Валентина Николаева признала, что я жила у нее. Значит, доказали, что я не воровка и в их квартиру не залезала…

– Конечно, признала, – удивленно глядя на девушку, подтвердил следователь, – вас будут судить не за кражу.

– А за что? В чем это я виновата?

Рыбьи глаза следователя, казалось, еще больше выпучились и вот-вот грозили лопнуть.

– Ну, как вы не понимаете? – изумился он. – Да потому что открылись новые обстоятельства дела. Вас будут судить как врага народа.

Теперь Олю ежедневно вызывали на изнурительные допросы. Она вспоминала те времена, когда про нее все забыли и она была никому не нужна.

Разговор со следователем всегда была один и тот же… Оля, бледнея и чуть не валясь с табурета от страха и усталости, мотала головой и отказывалась подписать признание. Следователь злился, кричал на нее и даже бил по лицу, требуя признаться во всем… В чем именно, похоже, он и сам не знал, не говоря уж об измученной, перепуганной Оле.

Но то ли потому, что она была беременна, то ли по особому распоряжению сверху, особо на нее не напирали, только давили безызвестностью и неопределенностью, рассчитывая, очевидно, сломать ее упрямство и взять измором.

– Ты троцкистка? – орал следователь. – Поддерживаешь изменников, контрреволюционных подонков, двурушников и кулаков! Об этом ты говорила Николаевым в личных беседах? С кем из этого отребья у тебя контакты?.. Гражданка Николаева поняла, что ты поддерживаешь врагов нашей страны, и задержала тебя, чтобы дать сигнал органам, а ты хотела сбежать. Так ведь было?.. – вкрадчиво вопрошал он.

– Будешь сидеть у нас, пока с ума не сойдешь, – угрожающе заявлял на следующем допросе.

Но, как оказалось, только пугал – вскоре состоялось судебное заседание.

Суд был быстрым. На процессе Оля с удивлением увидела Валентину и Анатолия. Стараясь не смотреть на нее, они быстро, как будто читая по бумажке, выпалили, что она на протяжении всего времени, пока жила у них, вела контрреволюционную пропаганду. Она, мол, неоднократно заявляла, что сочувствует антисоветским деятелям и поддерживает троцкистско-бухаринских шпионов, диверсантов, буржуазных агентов и иных врагов советской власти и считает, что существующий строй нужно свергнуть.

По словам Валентины выходило, что она нашла Олю на улице и из жалости забрала жить к себе, чтобы та помогала ей по хозяйству. Правда, в домашней обстановке Оля вдруг начала высказывать контрреволюционные взгляды и поддерживала идеи Троцкого и прочих антисоветских выродков.

– Пригрела змею на груди, – всхлипывала Валентина. – Но я же хотела помочь человеку. Мы с Анатолием сначала не поняли, думали – это шутка. Но потом опомнились, сразу поняли, что это не безобидный лепет, а твердое убеждение, которое чревато политическими преступлениями. Мы не могли скрывать этого…

Судья важно кивнул и заметил:

– Именно безразличие и обывательское благодушие наших граждан дает ростки такой вот политической беспечности. Вы поступили совершенно правильно. Акимова совершила государственное преступление и ответит за это. В вашем доме она встречалась и разговаривала с людьми, многие из которых изобличены и осуждены как враги народа. У суда нет сомнений в ее антисоветских настроениях…

Когда Оле разрешили говорить, она вскочила и, нервно жестикулируя, с возмущением воскликнула:

– Валентина, как тебе не стыдно, ты же чуть ли не на коленях умоляла меня найти мужа! Ну, спросите у тех, кому я помогла, они покажут, что я не вру, – с жаром обратилась она к судье, – я не антисоветчица, я простая деревенская девушка, которая пыталась помочь людям.

– Ты сама во всем виновата, – желчно отозвалась Валентина, – сама!

– Ну, как же вы не понимаете? Не видите? – закричала Оля, не в силах больше сдерживаться. – Не люди вы, что ли?

Слезы градом полились из ее глаз.

– Это каким же людям вы пытались помочь? Всему советскому народу? Или врагам народа? Свергнуть существующую власть? – строго спросил судья.

– Да нет же, – растерянно пролепетала Оля, беспомощно оглядываясь. – Как же вы не понимаете? Ну, я умею делать некоторые вещи – иногда будущее вижу или болезнь могу вылечить…

– Даже если это и так, и вы занимались этим, не рассматривая моральную сторону вопроса, разве это опровергает слова Николаевой? Наоборот, это усугубляет ваше положение и доказывает вашу неблагонадежность, – возразил судья.

– Но это не так…

– Вы вели антисоветскую деятельность? – спросил судья, грозно глядя на нее. – Вы знаете, что вам за это грозит?

– Не вела! Не вела! Как вы не видите, они же оговорили меня! Я спасала ее мужа!

– Да что же ты врешь? – истошно завизжала Валентина. – Ты, троцкистка поганая! Это настоящий волк в овечьей шкуре, – пожаловалась она судье. – Такое говорила, а теперь глаза невинные делает.

– Я беременная, – прохрипела, задыхаясь, Оля, – за что ты меня? Ты не в себе… Тебя заставили, да?