Олег Рой - Тайна

И самое страшное, что он это сделает, понял вдруг Волынский. Ради этого проклятого ощущения относительной безопасности. Ради Любочки, Маши, ради Оли, в конце концов. Так он продаст жизнь одних за спокойствие других и еще порадуется сходной цене.

Ему вспомнился, как будто это было вчера, разговор с особистом перед освобождением. Ему вручили направление на руководящий пост и мягко намекнули, что взамен он должен будет иногда выполнять задания неких государственных институтов и выполнять некоторые поручения вышестоящих органов. И при этом не задавать никаких вопросов, разумеется. Словом, заручились его лояльностью.

«И вот на что ее рано или поздно употребят…» – с ужасом понял он.

– Благо ваш острый ум и прекрасное образование не должны пропасть. Вы же не можете работать рабочим или водителем. А на другие должности бывших заключенных берут редко…

Человек, беседовавший с ним, мягко и доверительно улыбался. И Серафима Ивановича неприятно поразило то, что вопреки воле его рот тоже начал растягиваться в ответной гримасе.

Нет, такой жизнью жить нельзя! Уж лучше оборвать все одним махом. Но до этого надо вызволить отсюда Олю…

Он не терял надежды вернуть Ольгу к жизни. Он еще раз тщательно изучил список лекарств, которые она принимала. В последнее время ничего серьезного – только витамины да добавки.

– Все препараты, глушащие психику, ей уже отменили, – заметил Тихон Алексеевич. Он с интересом следил за попытками Волынского. Только непонятно, был ли это интерес врача, решающего медицинскую проблему, или его приставили следить за этим сумасбродным профессором. А вдруг тот и вправду набредет на такое, что можно будет использовать в государственных интересах?

«Нужно найти ее родных – мужа и дочку, – решил Волынский, – так просто процесс не сдвинется. А если в мозгу, образно говоря, еще есть живое место, то это может помочь. Ведь когда больного выводят из шока, его при этом надо всячески стимулировать: обращаться к нему с вопросами, тормошить, беспокоить…»

Но поиски результатов не дали – все письма Волынского во всякие инстанции оставались без ответа. Родная деревня Ольги была стерта с лица земли. В общем, и здесь он уперся в тупик.

Через месяц случилось нечто странное. Волынский находился в палате у Оли со стандартным еженедельным обходом. Она как всегда сидела на кровати, глядя прямо перед собой. Тут он заметил нечто необычное – три дня назад он принес ей букетик ромашек и поставил в стакан на тумбочку, а сейчас стакан был разбит, осколки валялись на полу.

«Черт, опять нянечка недоглядела. Сама Ольга, конечно, не встанет, не поранится, но все равно непорядок…»

Он, чертыхаясь, опустился на колени, чтобы собрать осколки и вдруг спиной почувствовал что-то необычное. Серафим Иванович резко обернулся и взглянул на Ольгу. Нет, показалось, все по-прежнему.

Он поднялся с колен и оторопел. Профессор вдруг понял, что во взгляде Ольги появилось что-то новое – она не только безучастно смотрела перед собой, теперь она видела . Взгляд ее сфокусировался на блестящей шишечке кровати.

Волынский понял, что дело сдвинулось с мертвой точки – появился прогресс. Но первый успех не вскружил ему голову, до излечения было еще очень далеко. Но главное, что Серафим Иванович понял – она небезнадежна. И постепенно, шаг за шагом, он отвоевывал ее разум, с боем отбивал у болезни ее территорию.

Все чаще во взгляде Ольги мелькало осмысленное выражение, он как будто слегка прояснялся. В нем уже можно было уловить слабые проблески чувств. Потом она стала смотреть на него. А вскоре и узнавать: когда он заходил в палату, она слегка поворачивалась к нему. Вскоре он понял, что она слышит его, даже понимает смысл слов.

Но ни речь, ни двигательная активность не восстанавливалась – женщина не могла говорить или взять ручку и написать что-либо. Для ее психики это была еще неподъемная задача.

Волынский стал подолгу сидеть с ней, читать ей книги, рассказывать о новостях своей семейной жизни. О Пете и ее дочке он не упоминал, чтобы лишний раз не травмировать ее. Кто знает, как она отреагирует – вдруг опять замкнется? А ему так не хотелось спугнуть признаки улучшения.

– А знаешь, что сегодня за дата? – как-то спросил Волынский, заходя к Оле и радостно улыбаясь. – У тебя день рождения!

И он поставил перед Ольгой маленький кремовый торт, в который было воткнуто несколько горящих свечей.

Взглянув на торт, она как-то нервно и шумно вздохнула. Волынский с тревогой вгляделся в ее лицо, но ничего подозрительного не заметил.

– Ладно, сейчас организуем чаепитие.

Он сходил за чашками и блюдцами и отослал сиделку с каким-то поручением. Потом он попытался покормить Ольгу с ложки. Но, съев пару кусочков, она вдруг чуть мотнула головой.

– Ну ладно, как хочешь, – нарочито бодро произнес профессор, хотя на душе у него скребли кошки. – Может, ты не любишь такой крем? А мне нравится.

– Он скоро умрет, – раздался в комнате хриплый, какой-то замогильный голос. У Волынского от ужаса зашевелились волосы на голове, он неловко задел чашку с горячим чаем, и она упала на пол. Но он даже не заметил этого, настолько был изумлен.

– Кто умрет, Оленька? – спросил он и похолодел. Он понял, кого она имеет в виду. В эти мартовские дни ходили упорные слухи о болезни…

– Сталин, – так же безжизненно продолжала Ольга. – А сразу после этого твою больницу закроют, – продолжала Ольга, – всех тут разгонят. Жизнь сильно изменится. Тому, кто придет на смену Сталину, наука будет неинтересна. Этого человека интересует кукуруза.

– Ты можешь говорить? – воскликнул в изумлении Волынский и тут же подумал, что она бредит. – Какая кукуруза?..

Но Ольга уже снова плотно сомкнула губы.

– Я прошу тебя! Скажи еще хоть слово! Пожалуйста! Я так долго бился над твоей болезнью. Ты хочешь услышать про твою дочку? Неужели не хочешь? А про Петю? Скажи хоть что-нибудь, я умоляю!

Но он уже знал, что она, хоть и слышит его и понимает, о чем он говорит, но больше ничего не скажет.

Радость, что он, по сути, одержал победу над ее болезнью, что ему удалось невозможное, была омрачена тем, что Ольга после своего пророчества опять замолкла и, судя по всему, надолго. Кроме него, никто не слышал, как она говорила, и если бы у него в ушах до сих пор не звучал ее нездешний, но разумный голос, произносивший страшные и странные слова, он сам бы засомневался.

Волынский никому не сказал, что ей стало лучше, – какой толк? Решат еще, чего доброго, что он сам свихнулся. А если поверят – то для Ольги может быть и хуже. Мало ли, еще захотят проделать над ней какой-нибудь очередной эксперимент…

«Да, праздновать преждевременно…» – думал он с тревогой.