Маша Трауб - Ласточ...ка

Вета на работе была Кирилловой номер два – дочерью «той самой» Кирилловой. И когда заходила в учительскую, особенно в первое время, слышала обрывки разговоров: «Вся в мать. Дети ее панически боятся, родители недовольны…»

Но Вета делала вид, что ничего не слышит. Она считала, что поступает умнее матери – ставит ученикам тройки и говорит родителям, что нужны дополнительные частные занятия. Многие, кто под напором, кто из амбиций, соглашались. Вета ходила по ученикам. Возвращалась домой уставшая. Не от уроков. От злости. В домах стояли хорошие, дорогие инструменты, ей предлагали попить чай из хорошего, дорогого сервиза. Дарили конфеты, духи, косметику… Вета брала, как будто делала одолжение. Давая понять, что именно от нее зависит будущее ребенка.

Вета сломалась после того, как ее в коридоре подловила родительница. Был октябрь, учебный год в разгаре, расписание составлено, ученики распределены. Но Вета, и это знали все в музыкалке, готова была брать дополнительные часы. За отдельную плату. По договоренности с родителями или если ученик подавал надежды.

– Виолетта Ивановна, здравствуйте, – кинулась к ней в коридоре родительница – толстая, хоть и молодая женщина. – Мне сказали, что вы можете послушать и взять.

– Нет, уже поздно, – отрезала Вета, она мельком взглянула на женщину, и ее лицо показалось ей знакомым.

– Ну пожалуйста, мы можем помочь, в смысле, музыкальной школе. Или догнать на частных уроках. Уже и инструмент купили. Дочка очень хочет заниматься. Она талантливая, мне так кажется, у нее слух есть. Мать моего мужа, ее бабушка, играла и пела. Прослушайте ее, я вас очень прошу, – лепетала женщина, семеня по коридору за Ветой.

– Ладно, приводите, – бросила Вета, лишь бы отделаться от родительницы, уверенной в гениальности своего ребенка. «Послушаю и отправлю», – решила она для себя, все еще гадая, где она видела лицо этой женщины. Может, в магазине?

Родительница тоже на нее смотрела как-то странно вдумчиво, видимо, с теми же мыслями.

– В четверг, в два, – сказала Вета и зашла в учительскую.

В четверг в два часа дня она увидела в коридоре одноклассницу Маринку – только маленькую. Пухленькую, с туманными, осоловевшими от плотного обеда глазами.

– Виолетта Ивановна, здравствуйте, – встрепенулась Маринка-большая, – это наша Томочка.

Маринка подпихнула девочку к Вете. Девочка зажалась и смотрела исподлобья.

– Пойдемте, – сказала Вета и завела их в класс. Она решила не говорить Маринке, что узнала ее, пусть сама вспоминает. Вета уже с утра разозлилась. Она считала, что не изменилась за это время. Во всяком случае, не настолько, чтобы ее не узнать. Не то что Маринка. Разжирела еще больше.

Томочка не смогла повторить ритм, который Вета отстучала карандашом по крышке пианино. А уж тем более найти по слуху нужную нотку.

– Но ведь рядом, совсем рядом, – бурно радовалась Маринка, когда Томочка ткнула пухлым пальчиком в клавишу на октаву выше нужной.

– Давайте поговорим, – сказала Вета бывшей однокласснице.

– Томочка, подожди маму в коридоре, – вскочила со стула Маринка, впихивая в руки дочери яблоко. Томочка вышла.

– Я готова заниматься с вашей дочерью, но потребуются дополнительные занятия, – начала Вета, хотя было понятно – пианистка из Томочки, как из Маринки гимнастка или пловчиха.

– Да-да, я понимаю, скажите, сколько это будет стоить, мы готовы… – залепетала Маринка.

– Марин, ты меня не узнаешь? – не выдержала Вета.

Маринка застыла, забыв закрыть рот.

– Я – Вета, твоя одноклассница. Я ушла после восьмого класса. Помнишь?

По Маринкиным глазам Вета догадалась, что та ее наконец узнала.

– Вета? Боже мой, а я все думаю, почему мне твое… ваше лицо знакомо… Что же ты… вы сразу не сказали? Я не знала, что ты здесь, в этой школе работаешь…

– Не знаю. Ладно, возьму я твою Томочку, но ничего не обещаю. Могу сказать не как учитель родителю, а как подруга подруге: слуха у нее нет. Будет средненькой ученицей, и то если заниматься захочет. Помногу. Подумай, нужно ли ей это?

– Да-да, хорошо, – кивнула Маринка. Она уже поглядывала на дверь, переживая, как там Томочка одна, в коридоре. Съела ли яблоко?

Вета видела, что Маринка обиделась и ей, Вете, не поверила.

– Хорошо, мы подумаем, спасибо. Была рада тебя видеть, – сказала Маринка и почти выскочила за дверь.

Вета сидела в пустом классе и смотрела в окно. Убеждала себя, что правильно сделала, сказав Маринке правду. Но не очень получалось – зря она так. Ведь ничего не стоило сказать, что Томочка – вундеркинд, и всем было бы хорошо. Кроме Томочки, конечно.

Маринку Вета видела мельком еще один раз – та, воровато озираясь, прошмыгнула по коридору школы. В класс другой преподавательницы, которую Вета презирала и считала недалекой. Коллега сюсюкала с учениками, всех считала одинаково талантливыми и проводила занятия в форме игры. Дети ее обожали. Томочку водила на занятия бабушка, точнее, прабабушка, которая когда-то возила Маринку на художественную гимнастику. Вета однажды не удержалась и из приоткрытой двери своего класса подглядывала, как бабушка после занятий в коридоре кормит Томочку половинкой курицы, завернутой в фольгу. У Маринки есть Томочка, у Томочки – бабушка, у бабушки – курица. Все правильно. Так и должно быть.

Вета в тот день поехала на дачу к матери.

– Мам, поехали домой. Хватит здесь сидеть, – предложила Вета.

– А ты что, переезжаешь? – удивилась мать.

– Нет, мы будем жить вместе.

– Ты же никогда не хотела со мной жить. Я тебе всегда мешала. Что вдруг? – Вета уже по тону поняла, что мать рада вернуться, но хочет, чтобы Вета ее поуговаривала.

– Мам, ну что ты такое говоришь? Я все равно целыми днями на работе. И скоро будет совсем холодно. А ты тут одна.

– Я не одна. Если что, к соседке тете Шуре схожу. Уж хлеба она мне всегда даст.

– Мам, поехали. Давай я тебе помогу собраться?

– Ладно, если тебе вдруг мать понадобилась, тогда понятно. Я уж думала, не дождусь от тебя благодарности. Я свой материнский долг выполнила.

– Конечно, мам.

Теперь они жили втроем – две женщины и старое пианино «Ласточка». Тоже вроде как женского пола.

– Знаешь, когда мы с Наташей были маленькими, – сказала как-то вечером Вете Ольга – она сидела в кресле и смотрела на пианино, – наша мать, твоя бабка, пела на ночь Наташе колыбельную. Она начинала: «Моя рыбонь…», а Наташа подхватывала: «Ка». «Моя детонь…» – «Ка». Я лежала на соседней кровати и тоже придумывала себе ласковые слова на «ка». Хотела, чтобы у меня было больше. «Ласточка», понимаешь. «Ласточ…ка» тоже на «ка».