Сергей Чекалин - Бабушка, расскажи сказку!

Конечно, не хочется закончить свою жизнь в неизвестности дальнейшего. Как говорил мой прадед (сам я, понятно, этого не слышал, об этом рассказал отец):

– Охота узнать, чем дело-то всё это кончится. На часок ба появляться тута, лет, хошь ба, через сто.

Охота охотой, да нельзя по закону жизни. Хоть ты на часок через сто лет появишься, хоть на пять минут через каждые тысячу лет, всё это будет бесконечным житием в бесконечном существовании Вселенной, сольётся только в непрерывное пёстрое многоцветье событий, осознать которые за отпущенные пять минут или даже час не представится возможным. Тут и живой в этой жизни за пяток-десяток лет всего не охватишь, что уже произошло на твоих глазах.

К счастью, нам, я имею в виду моё поколение, досталось другое Детство, о котором можно вспомнить с благодарностью к нему и к тем, кому мы обязаны своей жизнью и всем в ней хорошим.

Когда вспоминается Детство, то часто силишься вспомнить самые далёкие годы, первые события и происшествия в своём дальнем прошлом. Что бы я мог такого вспомнить, далёкого и первого? Первое, мне кажется, вот это.

Начало 1953 года. Мы с братом лежим на печи, оба болеем свинкой. Вечер. Зажжена лампа над обеденным столом. За столом дедушка Вася вскрывает посылку. А по избе расползается запах сухофруктов, даже ещё при закрытом ящике.

Эту посылку прислали папа и мама (папка и мамка, как мы долго в детстве их называли, а они своих родителей называли папаней и маманей). Родители год назад, в 1952 г., после окончания отцом курсов трактористов в Полетаево, уехали в Краснодарский край, в город Кропоткин. Во-первых, не хватало на всю семью полученного в колхозе на трудодни хлеба (за 1951-й год выдали на трудодень по 120 граммов овса). Во-вторых, искали место, куда бы можно было переехать на жительство. Мама потом говорила, что она собиралась там работать прачкой. Но потом ей досталось место почтальона.

Ящик вскрыт, в нём письмо и свёрточек с деньгами, рублями, как оказалось, сто рублей. Дедушка читает вслух письмо. Что в нём было написано, я, конечно, не помню. А после прочтения нам с братом гостинцы – сухофрукты, груши, яблоки, абрикосы (курага). До сих пор вот этот смешанный запах сухофруктов обязательно приводит к вспоминанию той дальней посылки. Даже и не обязательно запах смешанных сухофруктов, достаточно и одних сушёных яблок, которые мы сушим к зиме на даче.

А переехать на родину этих сухофруктов не удалось. Мы с братом разболелись, у дедушки с сердцем не очень хорошо было. Поэтому следующее из того времени воспоминание о приезде родителей в том же 1953 году (зима ещё не кончилась). Мы с братом также на печи, дедушка сидит за столом, что-то пишет в своей тетрадке-журнале, амбарной книге. Потом, слышу, открывается дверь в избу. Мне видно только дедушку, а дверь не видно. Вижу, дедушка встаёт, бабушка в чулане охает, выглядываю, а в дверях стоят папка с мамкой.

Переехать из нашей деревни родители смогли только через двенадцать лет. Сразу не решились, поскольку, думали, что жизнь наладится, отменили налоги после смерти Сталина в марте 1953 г. Но жизнь так и не наладилась. А ведь налоги-то были очень большие. Какие-то дворы в нашей деревне не могли, например, сдать положенные 50-60 килограммов мяса, не было из чего. Приходилось покупать у односельчан или на базаре, чтобы расплатиться с государством. Да ещё и шерсть с овец, есть ли они у тебя или нет, сливочное масло, яйца и другое. Словом, как известно, трудодней не хватало, чтобы расплатиться с налогами. А что получали на один трудодень? 150-200 граммов зерна, 180 граммов картошки, да 15-25 копеек деньгами. Это в наших краях. А в некоторых местах на один трудодень приходилось от 1 до 5 копеек и других продуктов поменьше. Родители моей жены спрашивали меня, почему, мол, у вас в деревне не было фруктового сада? Сады были, но с них тоже надо было платить налог. Но, как известно, яблоня плодоносит через год, а платить надо было с каждого дерева каждый год. Вот и вырубали эти сады. Когда отменили налоги после смерти Сталина, то стали появляться и сады. Перед отъездом из нашей деревни в Московскую область у нас в огороде уже начинали хорошо плодоносить яблони (антоновка, анис ранний и поздний, белый налив, ранет). Да и по всей деревне тоже…

Второе давнее событие, я думаю, было в мои четыре с половиной года. К нам приехала моя тётя, тётя Тоня, сестра отца, привезла мне сандалики. Вместе с ней пошли мы навестить наших родственников по маминой линии, Собакиных, которые жили в хуторке Слава, за Шанинским садом. Это были мамины родственники, её тётя и крёстная маминой сестры, золовка моей второй бабушки, бабушки Маши, если по регламенту родственных связей. Тётя Тоня шла не к этой крёстной, а к её дочери, Раисе, они были подругами. Кроме Раисы у них был и сын, Алексей. Но его я не помню.

Под огородом моей бабушки Маши был переход через ручеёк, который образовался от размытой плотины. Ручеёк совсем не широкий, но у меня, ведь, новые сандалики. Я и заробел перепрыгивать, жалко сандалики. Тётя Тоня взяла меня на руки и перешагнула эту преграду. Здесь же нам повстречалась наша знакомая тётя Люба Незнанова (Любовь Васильевна). Понятно, как и все взрослые, она прямо ахала, какие на мне красивые сандалики. Ну, разве мог я испачкать такую красоту? А обратно мы пошли другой дорогой, в обход через другую плотину, Авилову плотину. И что бы ещё сказать про этот поход. Из всех людей, которых я увидел у Собакиных, мне запомнилась только подруга тёти Тони. Она как раз надела новое крепдешиновое платье, в завитых огуречках, как мне тогда показалось. Поэтому, вероятно, и запомнилось. Тётю Любу и дядю Афанасия, её мужа, я в тот наш приход не помню, но я их видел и до этого и после у бабушки Маши. Вот что обидно, конечно, не помню мою прабабушку Василису, Василису Леонтьевну. А она ведь была там, она проживала в семье своей дочки, поскольку все её сыновья, Сергей (мой дедушка), Иван и Григорий, погибли на войне. И всего-то помню – не людей, а тени какие-то по избе. Но совсем не тень, Раиса, в новом крепдешиновом платье, которая надевала к этому случаю туфли с застёжками. Прямо перед входом, в избе, сбоку, у стены с правой стороны, у них был сундук. Вот Раиса, поставив ногу на сундук, застёгивала свои «пасхальные» туфли. И на нас с тётей Тоней смотрит и улыбается. Вот только это и вижу, как наяву, до сих пор…

Ещё одно воспоминание про платье, другое платье, не Раисино, а мамино. Она работала в это время дояркой, перед самым переходом на работу в наш деревенский магазин, что произошло, кажется, летом 1958 года. Понравилась ей материя на платье, помню, что тоже крепдешин, и тоже с рисунком огурчиками. Не хватало немного денег. А у меня была копилка, в которую я бросал монетки, полученные от взрослых по какой-либо причине. Например, во время Рождества, Пасхи либо ещё какого праздника. Денежки совсем небольшие, время было дореформенное. Но у меня скопилась довольно «большая» по тем временам сумма, что-то около одиннадцати рублей. Мама попросила у меня эти деньги для добавки на покупку материи на платье. Помню, что мне было очень жаль этих денег, я ведь их собирал чуть ли не три года, как мне в руки попала копилка-медведь, которую привезла тётя Тоня. А Михаилу, брату, она тоже подарила копилку, но другого животного, кажется, что свиньи. Я, конечно, отдал маме эти одиннадцать рублей. Разбивать для этого копилку было жалко, поэтому я постепенно, по тонкому лезвию ножа, переправил все монетки из их «тюрьмы» на улицу. Платье себе она сшила сама, ходила в нём долго, и в магазине в нём работала…