Иззи Астер - Шелковый билет

Я не могу толком объяснить, что это была за песня. Какой-то не то блюз, не то соул, с периодическими джазовыми мелизмами [7] различные мелодические украшения звука, не меняющие темпа и ритмического рисунка мелодии. . Только через минуту я понял, что пела она на русском. Все это время казалось, что поет она на каком-то выдуманном волшебном языке, созданном специально, чтобы открывать другие измерения и заглядывать за завесу, чуть высунув нос из окошка в мироздании.

Ресницы ее дрожали. Губы иногда едва касались микрофона, торчащего из низко поставленной стойки. Казалось, будто она легонько, еле заметно, целует кого-то. Такого голоса я никогда прежде не слышал. Он был похож на мамин кисель. Мамин кисель это не какой-то там вам пресный, противный кисель из пакетика. Это обволакивающий, теплый, сладкий ягодный ручей. Еще голос был похож на секс. На очень такой слоу [8] (англ) slow – медленный. -секс. Осторожный, чувственный, местами вдруг дерзкий и снова нежный. Таким сексом можно заниматься, только если ты влюблен и слегка под кайфом. На марихуану голос тоже был похож. Ароматный, он проникал в тебя и словно обнимал изнутри.

Я растворился в этом голосе. Таком простом, тихом, но сильном и умном. Я не вникал в текст песен. С русского она плавно переходила на английский, потом возвращалась обратно, словно миксовала две культуры в высоком стеклянном стакане с молоком, двумя сладкими розоватыми сиропами.

Вдруг она резко открыла глаза, перешла в верхний регистр и взяла несколько сильных и мощных нот. Глаза у нее были огромные, какого-то янтарного цвета. Пухлые губы подрагивали на протяжных нотах. Жилы на шее играли. Она была музыкой.

Иногда, когда она вновь открывала глаза, она смотрела словно насквозь. Будто всматриваясь в самую глубину чего-то, что никогда не станет мне доступным.

Та корочка грустного льда внутри меня начала подтаивать и вдруг с треском вылетела, как пробка. У меня перехватило дыхание. Я испугался, что сейчас эта черная вода полезет из бутылки мерзкими слизняками. Но этого не случилось. Я почти визуализировал это все бессознательно в своей голове. Голос был мягким розовым дымом. Он приблизился к горлышку бутылки и осторожно проник в нее. И, среди всего этого вонючего гудрона, начали появляться розовые пушистые бутоны, матовые, полупрозрачные. Эта эссенция вливалась в меня и облизывала раны, настраивая их на то, чтобы вскоре начать затягиваться. Я резко подскочил с места, забежал в кабинку туалета и только через пару минут пришел в сознание и обнаружил себя плачущим, уткнувшись лбом в деревянную дверцу.

Я пописал. Помыл руки, сполоснул ледяной водой лицо и пару раз шлепнул себя по щекам. Лицо в зеркале было бледным, но живым. Я вернулся за свой стол и продолжил следовать за голосом, игнорируя остывающую картошку.

Через какое-то время она вдруг исчезла со сцены. Я как-то пропустил этот момент.

Катя принесла музыкантам по стакану Лонг-Айленда. Они продолжали играть, изредка делая большие глотки. Я снова задремал с открытыми глазами.

Очнулся я только тогда, когда чья-то рука вдруг промелькнула возле моего лица. Я повернулся и столкнулся с ней глазами. В этом свете они уже были не янтарные, а, скорее, какие-то каштановые. Они смеялись изнутри и пристально смотрели в мои глаза. Она жевала мою картошку, иногда облизывая губы, все также продолжая смотреть мне в глаза. Я тоже взял картошку, чтобы поддержать наш безмолвный диалог. Там мы все и съели, не отводя друг от друга глаз. Она сделала глоток моего кирша, промокнула губы салфеткой и почесала нос указательным пальцем левой руки.

– Как тебя зовут?

– Вадим.

– А поехали к тебе, Вадим.

Я расплатился по счету и помог ей надеть ее серую, мохнатую шубу. Она быстро поймала машину и уже через двадцать минут мы были в моей постели.

– У тебя есть футболка для меня? – спросила она.

Это была первая фраза после «а поехали к тебе, Вадим». Все это время мы и словом не обмолвились.

В такси она взяла меня за руку.

В лифте очень крепко обняла, отпустила и отвернулась.

Потом, дома, она сняла верхнюю одежду, нашла ванную и помыла руки. Потом подошла ко мне и поцеловала.

– Есть. Сейчас принесу, – сказал я.

Она остановила меня, вцепившись в руку.

– Не сейчас. Сейчас она нам не нужна.

Она лежала рядом абсолютно голая на этих дурацких шелковых простынях. Подарок Ксюши.

Я провел рукой по ее щеке. Она прикрыла глаза и вскользь поцеловала мою руку. Волосы у нее совсем растрепались. Как будто сотни серебристых протуберанцев [9] плотные конденсации относительно холодного вещества, которые поднимаются и удерживаются над поверхностью Солнца магнитным полем. на солнечном круге маленькой, аккуратной головки. Она придвинулась ко мне. Поцеловала меня в кадык и уткнулась лицом мне в грудь.

Сердце у меня билось спокойно и тихо. Не потому, что мне было все равно. Совсем наоборот. Все было так, как должно было быть.

– Почему я?

– Ты ведь сам знаешь, – ровным тоном сказала она.

– Не знаю, – сказал я.

– Потому что я была нужна тебе.

Я не мог этого отрицать. Да и зачем спрашивать. В нас не было ничего от Оксаны. Сейчас в нас были только мы.

– Расскажешь? – спросила она, – я люблю слушать. Попробуй, правда. Я знаю, что и так хорошо. Но ты попробуй, если хочешь. Это хорошая идея.

Я прижал ее к себе, чуть приподнял и бросил на спину. Она изогнулась. Продолжая пристально смотреть мне в глаза, она притянула меня к себе за шею и укусила за губу. Я вошел в нее и начал рассказывать.

Я рассказал ей все. С самого начала. С того самого момента, как я встретил Окола у себя во дворе. Про предчувствие. Про девушку из фруктового отдела. Рассказал все до мельчайших подробностей. Без слов.

Я задыхался. К тому моменту, как я начал описывать подарок Егора, ее бедра напряглись и стиснули мою спину. Она закричала и задрожала всем телом. Мы будто бы прошли сквозь матрац и вернулись обратно через временную петлю. Мы замерли. Ей было тяжело, я лежал на ней всем своим весом, сжимая пальцами простыню под ее спиной. Она бережно держала мою голову в руках. Мои немые слезы стекали с ее груди по ребрам мне на руки. Она редко и глубоко дышала. Она плакала.

Первый раз за неделю я проснулся трезвым, в собственной постели. Пару секунд я не помнил прошедшую ночь, но картины и звуки медленно возвращались яркими, пульсирующими вспышками.

В постели я был один. Я потер лицо и медленно встал с кровати. Где-то в другой части квартиры негромко слышалась музыка. На кухне была она. Источником мелодии был ее телефон. Она стояла у окна. На ней была моя черная футболка с логотипом, которую я покупал на концерте роллингов в Амстердаме несколько лет назад.