Александр Бунин - Страсти по Михееву

Молодые женщины и девушки для тебя – как экземпляр редкой бабочки с загорелыми ногами в короткой белой юбке, как картины в Русском музее. Ты на них не смотришь, а изучаешь, как звёзды, не воспринимая даже в качестве временной собственности. Не бывает двух одинаковых женщин, как не бывает двух одинаковых звёзд, и поэтому все твои внутренние разговоры сводятся к восхвалению индивидуальностей. Ты, как почётный старикан, можешь ходить пьяный по этому музею и вежливо приставать к посетителям, осознавая всю бесполезность своих возрастных привилегий, пытаясь потихоньку восстановить былое статус (сука) кво. Жизнь – не сказка. Только в сказках принцессы выходят замуж за дровосеков, а потом годами лечат их от запоев пиявками.

Из огромной разницы в возрасте следует и ещё одно редко устраняемое противоречие: молодые женщины не в состоянии понять, ни тем более оценить твой внутренний мир, каким бы прекрасным или убогим он ни был. А это необходимое условие для гармоничного сосуществования двух относительно развитых существ. Это не вина девушек и не их беда. Это обычное следствие временно́го разрыва поколений. Лет через двадцать-тридцать они смогут сделать это, но надобность в таком понимании исчезнет по естественным причинам.

Женщины постарше ещё волнуют. Особенно те, что пьют водку и при слове «жопа» не грохаются в обморок. Они честны и открыты. Им можно доверить себя. Они – абстрактная живопись и могут рассматриваться как некая знаковая система.

О женщинах-пенсионерах разговор особый. Они по большей части милы, но время от времени в них просыпается дремлющий (покуда) вулкан нерастраченного пыла руководителя и советника высшего ранга. У них появляется категоричность суждений. Инструкции выдаются громко и по всем жизненно важным и не важным вопросам, невзирая на прошлую гражданскую специальность, тематически далёкую от обсуждаемой проблемы.

А если ты заболел, то пропал. За тебя начинают бояться (людям нравится переживать страх без последствий для себя). Ты валяешься как сельдь, а тебя потчуют не теми жидкостями и поправляют подушки. Чувствуешь себя постояльцем мавзолея. Пять звёзд, всё включено. В сговоре с врачами они нагоняют жути, будто ты школьник. В их речах прослеживается предвзятость. Они всегда готовы устроить тебе передвижной стационар местного значения, лишь бы ты подольше торчал дома.

С потомками отношения тоже задались. Они, потомки, оказались наделены наследственной духовностью и бескорыстием ума, что, собственно, и создаёт иногда интеллигента. Но они не относятся к тебе как к душевной и психологической необходимости. Ты физиологическая данность, не друг. И не товарищ и не брат. Они эгоистичны по своей природе. Они стали такими раньше, чем выучили первое стихотворение. Это нормально. Это природа. Наверное, ты тоже был таким. И дети – это не цветы и не смысл жизни, а закономерный результат плотного взаимодействия полов. С определённого момента вполне самостоятельные единицы. И научиться быть ненужным этим автономным ребятам – сложная наука.

Внимание к твоим жизненным мелочам, что, безусловно, радует, сочетается у них с легкомысленным неприятием глобальных, проверенных временем и местом применения постулатов. У них другая система ценностей, более простое понимание жизни, свойственное их возрасту. У них другие чувства. Быть может, сильные, важные, но другие. Их фантазия безгранична. Как, собственно, и потенциал для ошибочных суждений и действий. Их символы эпохи не всегда вписываются в саму эпоху. Вот здесь и нужен ты: при встрече с правильными людьми приходят правильные решения. При условии, конечно, что тебя слушают и слышат. Мало, чтобы учитель умел учить. Нужно ещё, чтобы ученики умели учиться. Только в этом случае процесс познания идеален. Это необходимое условие, но, конечно, не достаточное.

В науке, литературе, живописи, музыке они ничего нового дать тебе не могут, но ты с благодарностью принимаешь их помощь в области технических тонкостей и решении житейских проблем, в устранении которых ты не особенно силён. Не так уж и плохо быть в чём-то дилетантом. Это позволяет видеться с родственниками внепланово.

Ты вручил детворе подарки, значимость которых они пока не в состоянии оценить: финансовую и физическую самостоятельность. Им повезло. Ты не успел потратить всё заработанное по назначению – на женщин и алкоголь, а твоё спортивное прошлое и активное настоящее позволяют сохранять упругую походку и стремление к дальнейшему перемещению в пространстве.

Ты стараешься не усложнять им жизнь, указывая на общепринятые огрехи, не желая обидеть или прослыть нудным, хотя этим своим молчанием подпитываешь их не всегда положительные стремления.

Но от них ты испытываешь радость. И от женского изящества, и от мужской широкоплечести, и от некоторых суждений. И они искренне рады, что ты больше не злоупотребляешь спиртосодержащими растворами и повесил стакан на гвоздь, преодолевая вожделение через отвращение.

Увлечение напитками никогда особой проблемой для тебя не было, но норму Мастера ты, конечно, выполнил, пройдя путь от резкого отрицания всякого алкоголя до нежной дружбы с ним. И с огромным личным глобусом, набитым желанным зельем. Ты не был апологетом минимализма, зубря пошлое «чин-чин». За первый месяц практики ты научился выговаривать только «чин», но уже к исходу второго освоил всю фразу полностью.

Теперь ты исследователь метафизики пьянства. Минули те благодатные времена, когда ты не знал, где проснёшься и мог выпить девять сантиметров водки зараз, не дерзя продовольственным сопровождением. И честно заработанный цирроз отечественной марки не позволит тебе умереть от какой-то там импортной заразы сомнительного происхождения. Это было бы стыдно, особенно тебе, вековечному поборнику всесоюзного движения «Пьянство против наркотиков», зачекинившемуся в Таганском районном вытрезвителе. Твоя любовь к алкоголю – это болезнь замороженных чувств. Из-за этой страстной любви ты выпил море, осложняя себе существование и сквозь похмелье прислушиваясь к жизни. В общем, не растрачивал себя по пустякам. Пьянство – великая традиция русского народа, йога наших широт. На вид ты весел, а выпить хочется.

Ты помнишь всю узкоспециальную терминологию прошлого времени. «Пугни портвейном!», «Становь миску!», «Сделай водку как была!», «Не сыпь с катетом!». И главную из градаций алкогольного опьянения – «в умат», когда твои движения на секунду становятся филигранно точны, ты, едва дыша, ставишь иглу на пластинку, потом, исполнив долг, расслабляешься и падаешь, опрокидывая стол с угощениями. Ты помнишь как пиво в «Пльзене» становилось всё менее и менее чешским. Ты помнишь как твой славный друг-химик, находясь на далёкой практике, пропил с заезжими комсомольцами казённую клеёнчатую таблицу Менделеева размером 3×4, все запасы реактивов и местное колесо обозрения. Ты ещё пил в шумно скользящих трамваях-ресторанах, приставая к прохожим дружелюбными словами сквозь открытое окно.