Кэтрин Вэйн - Гранатовый вкус гвоздики

– Руку убери. У меня пары сейчас. Какие-то проблемы? – как будто пьяно воскликнул Толмачёв.

– У тебя проблемы, тебе нужно отдыхать. Давай, иди домой, – неумело изображая душевную доброту, Костя подтолкнул парня в обратную сторону.

– А ты мне кто: мамка, нянька или куратор, чтобы указывать? Пусти, у меня пары.

Это был не тот Томачёв, каким его знали университетские стены. Изрядно вымотан, небрит, в помятой одежде и с голосом грубым он обращал внимание проходящих студентов на себя. Агрессия? Что? Субботин оказался сбит с ног.

– Тебе нужно пару дней, чтобы прийти в себя…

Парень поморщился.

– Я впорядке. Что такое? В чём дело?

Костя наклонился близко, чтобы по старой привычке припугнуть наглость очередного студента злым, адовым взглядом, но наткнулся на красные веки и стеклянный взгляд, смотрящий сквозь людей.

– Ты немедленно едешь домой высыпаться. Я закажу такси, – сквозь зубы выдавил Субботин. Вблизи он был похож на свирепую собаку, которую только-только отпустили с цепи. Откуда вдруг забота? Да настолько показная, что вот-вот и от неё начнут крошиться зубы.

Толмачёв собрал капли сил и толкнул ладонью мужчину в грудь. Показушник хренов. И вся жизнь его проходит под таким знаменем.

– Пошёл ты нахер, Константин Николаевич, – на веки навернулись слёзы и парень вяло махнул рукой,– иди своим студентам указывай. Еnculé. Enfant de pute 2 2 Ублюдок. Сукин сын (франц.) .

Крепкие пальцы ухватились за локоть и дёрнули несчастного так, что лбом Толмачёв едва не врезался в подбородок мужчины.

– Ecoute-moi, petite fiotte 3 3 Послушай меня, сучонок (франц.) , ты потерял девушку, а я сестру. Мои родители потеряли дочь и мы здесь все, как и ты, ищем силы жить дальше, – ушей коснулось огненное дыхание с ярким запахом коньяка, – слушаешь, да? Ни я, ни мои родители не еnculé. И чем быстрее ты придёшь в себя, тем меньше риски, что я тебе вмажу. Это ясно?

Испугано парень обмяк и сипло прошептал «да», цветом лица сливаясь с оливковыми стенами.

– А теперь я заказываю такси, ты едешь домой и в ближайшие дни в институте я тебя не вижу. Это ясно?

Никита дёрнул руку, едва не пискнув от боли.

– Я буду рад, если не увижу тебя больше. Вообще, – каждое слово сквозь зубы отбил он, окинув взглядом презрения Константина и быстро отправился на лекцию.

Из всех человеческих проявлений Толмачёв презирал игру в хорошего человека. Ненавидел всем сердцем натужную заинтересованность и вряд ли мог увидеть, что поведение Субботина было похоже на поддержку. Нет, это что-то на языке фантастики. В другие (светлые времена) когда Костя встречал Толмачёва на улице – проходил мимо. Как только в квартире Субботиных звучал голос Толмачёва, Костя включал музыку на полную громкость. И ненавидел, когда залюбовавшись его комнатой Толмачёв норовил туда заглянуть. Частенько юноша с любопытсвом засматривался на деревянные корабли в шкафу, разглядывал фотографии, расклеяные вместо обоев и тянулся через порог увидеть стопки книг вместо кресла у стены. Костя не хотел, чтобы мальчик дышал с ним одним воздухом, ходил рядом, был рядом. Так чувствовал Никита. Он всегда знал это.

Взгляд злобных глаз перестал бить в спину когда Никита оказался этажом выше. Среди своих. Кто не знал Толмачёва Н.В. с третьего курса? Отличник, друг всего мира, обладатель красивой девушки, мамин симпатяга и просто человек, заочно выигравший в любую лотерею. Он внешне был среднестатистический парень, не ботаник и не хулиган. И всё же все его знали, в разных колличествах любили. А теперь смотрели и не узнавали. Короткие каштановые волосы были непричёсаны, шнурки на кроссовках развязаны и глазами был он где-то далеко. Аудитория в присутствии Толмачёва притихла и только блондинка Лена в шифоновой белой блузе осмелилась сесть рядом.

– Никит, ну, ты как? – она обняла его за плечи, посмотрела в лицо и тут же отвернулась. Видеть чью-то пустоту и снова понимать, что подруги больше нет, было испытанием для изнеженых чувств однокурсницы.

Парень медленно кивнул, ничего не ответив.

– Может тебе лучше домой? Преподаватели поймут.

Ник мотнул головой.

– Не могу дома. Ни у себя, ни у родителей. Там пусто, тихо и темно, – заговорил он гнусаво, украткой глядя на весь свой курс. Им надо было сказать что-нибудь. Простое «спасибо» за то, что пришли на похороны. Обнять в ответ Лену, ведь они с Ди были подругами двенадцать лет, но все эти действия были далеки для него.

– А как тётя Марина? Костя как? Мне так страшно им звонить, – Лена доверчиво сжала пальцы однокурсника. Её губы задрожали, – слушать их боль не готова. Так всё ужасно.

Ник стиснул зубы, мотнув головой резче. На имени «Костя» слух отключился. Хорошо было, когда вчера все молчали. Складывали на холмике из песка цветы, хлопали по плечу и проходили мимо.

– Лен, по-дружески, не надо меня жалеть, – вклинился в голос приятельницы парень и обнял себя руками. Ну вот, оно и здесь находиться становится плохо. Ужасно плохо. Он заметил как у аудитории остановился Субботин, свысока заглядывая на задние парты, и сделал то, что умеет лучше всего – запустил лютый холод по спине и оставил дрож перед глазами.

Как жить без Дианы? Давать отпор её брату, писать лекции в тетрадь, запоминать конструкции французской речи. А в мае, как будто вчера, она, зеленоглазая девчонка с чёлкой на бок, была вот тут, справа на скамейке за последней партой. Держала за руку под столом и, устроив голову на плечо, повторяла какой-то дурацкий стишок шёпотом на французском:

C'est très naïf et aberrant,

Mais je me sens léger et calme…

Il m'a appelé à m'envoler,

Mon deltaplane, mon deltaplane 4 4 Песня "Дельтаплан" Валерия Леонтьева. .

Он помнил как пахли её ладони. Мороженое с карамелью. И острый запах унисекс на шее, а в волосах яблочная дымка. Нежная и только для Никиты. За ними наблюдал весь курс, как за ромкомом которому не было конца. Два попугайчика с задней парты, как нарекла их преподаватель по истории. Он писал лекции за двоих, а она ему диктовала на ушко всё самое главное, вставляя между фразами «люблю». Была. Ещё в мае на этом месте.

Толмачёв держал шариковую ручку у начала строки. За сорок минут ни буквы не написано. На голову навалилось сильное давление. Кто-нибудь скажет как: вставать с постели без неё, ходить по квартире без неё, учиться и работать. Что это, если её нет? Для кого теперь писать эти лекции? Свои нездоровые, полузакрытые глаза Никита поднял к настенным часам, похожим на рыбий глаз, и часто задышал. Стрелок нет. В них нету стрелок. Только цифры и более ничего. Проклятье. И дома они точно такие же висят: часы без стрелок. На тетрадный лист закапали слёзы. Нет, нет, нет лишь бы на него не оборачивались друзья. Только не это. Хватило, что вчера они уже видели как он стоял коленями на земле и обнимал гроб.