Кэтрин Вэйн - Гранатовый вкус гвоздики

– Ты как… Ты… Здесь… Почему? – возмущённо прошептал он, отклоняясь от фигуры всё дальше и дальше. Нет, это же Костя. Нелюбимое, безразличное имя. Он это, никто другой, – какого ты здесь забыл?!

Мужчина наклонился поближе, рассмотреть лицо Толмачёва на предмет слёз.

– Ты как себя чувствуешь? Всё нормально? – хотел потрогать лоб на предмет температуры, но резким ударом Толмачёв убрал руку.

– Нет, не нормально. Потому что ты здесь. Тебя мама твоя попросила присмотреть за мной?

Нервно Костя кусал губы. А он уже успел поверить, что этот парень вскоре будет как прежде – ладным и спокойным. Но нет, Толмачёв, как и все нормальные люди, склонен быстро разочаровывать.

За спиной мужчина сжал руку в кулак.

– Просила. Но это не меняет сути. Тебе помощь нужна. Или нравится падать в обмороки где попало? – не выдержав испытующего взгляда на себе, он пошёл на кухню. Кажется, вчера там была бутылка вина. На трезвую голову в тихом тоне говорить было той ещё задачей.

Страшно удивлённый, Толмачёв рванул следом за мужчиной.

– Эй, ты не у себя дома, хватит здесь шарится, – рьяно он закрыл перед носом Субботина шкаф с бутылками. Организм выкручивает голод, истощение и валится на глаза тяжёлый дневной свет. Раздражается всё внутри. – Мне твоя помощь не нужна. Давай, уйди как это сделал вчера: тихо и незаметно. У тебя отлично получается.

Костя обернулся, пригвоздил глазами отчаянного невротика к стене и с бурной жаждой выпил вино из горла. Отпрянув губами, предпочёл повторить это снова, не сводя глаз с Толмачёва.

– Знаешь, а она очень хотела, чтобы мы подружились. Так нахваливала тебя, будто хотела продать. Никита такой внимательный, Никита со всеми дружит, Никита чуткий… Наверное другой какой-то Никита есть? – за спиной Толмачёва снова открывались и закрывались дверцы идеальной кухни. Такой идеальной, что в ней нельзя было сейчас найти что-то поесть. Мужчина кидался в эти поиски и, цыкая от разочарования, готов был разрушить идеальный мир, который Никита строил для любимой. И в этом мире был готов принимать Костю как друга. Как брата. Наливать вино, говорить о планах на будущее, спорить о чём-то пустячном. Она хотела чтобы дружили. С какой холодной интонацией услышал эти слова Никита и прижался лбом к двери, подавляя в себе слёзы. Слишком многого всегда хотела Диана и совсем как Никита наивно видела брата гораздо лучше, чем он есть.

– Ты целый год просил напомнить как меня зовут на семейных посиделках. Ты не здоровался со мной в университете никогда. Когда в твою комнату я заглядывал случайно, ты отчитывал меня как последнего чмошника. Теперь ты хочешь помочь?

Услышав слабую дрожь в голосе, Костя оказался рядом. Он так привык быть старшим братом и теперь им быть было не с кем. Если только с ним, «лютиком», чьи упрёки были неприятной правдой.

– У нас теперь общая боль. Думаешь, Диане было бы приятно видеть, как без неё ты превращаешься в чмо? Тебе трудно, я же вижу, – Костя протянул руку, чтобы ухватиться мизинцем за палец парня и заключить перемирие.

Но тяжёлый, слёзный голос его попытки снова оборвал.

– Езжай в универ, Субботин. Я и без твоей помощи проживу. Не надо строить из себя заботливого родственичка. Мы оба знаем, что ты делаешь одолжение. Мне от этого лучше не становится, – Никита грубо зыркнул в сторону Константина Николаевича и дёрнул руку. – Просто не надо быть рядом со мной.

Лёгкое дыхание за спиной нежеланного гостя превращалось в гнев. В какого-то неизвестного Никиту верили все. И стало неприятно представить, что трагедия может развернуть лучшего студента курса обратной стороной. Гнилой, чёрствой и безразличной ко всем.

– Не буду задерживаться. Жрать в холодильнике нечего, но ты же проживёшь, – бросил напоследок Костя и, не закрыв входную дверь, побежал по лестнице на воздух. По пути, между этажами типового человейника он думал о том, как побыстрее закрыть чужую жизнь и больше не влезать в неё. Успокоить сердце матери и убедить её, а потом себя, что никто уже не важен кроме самых близких. Потери должны что-то ставить на место, но они разрушают. Всё самое лучшее в человеке. Надежду на светлые перемены.

Закурив за углом дома, Костя чувствовал себя заключёным в рамки плохого человека. Как в клетке, в которой навешаны мальчиком с хорошими манерами все неприятные фразы. Про тебя.

Утро сменяет ночь, ночь сменяет утро и за окном на десятом этаже это было похоже на смену декораций в театре. Неестественное начало дня и его завершение наблюдал Никита каждый день, не сомкнув ночью глаз. Теперь это его жизнь – некачественное шоу, где краски вокруг потускнели, люди тише, а внутри всё непрерывно кричит. Ночью, когда в комнате не видно ничего, воздух сгущается и тяжело дышать. Как он без неё? Шёл на кухню и мгновенно забывал зачем, открывал тюбик зубной пасты и не понимал, что делать с этим дальше. Забыл, где та остановка «Лингвистическая», чтобы пойти на учёбу. Вечером не мог вспомнить, что заезжал отец. Утром забывал, что мама обещала вечером зайти. Двубокой стала жизнь, где все часы без стрелок. Быстро Никита стал слишком восприимчив к звукам. Сентябрьская серость сотрясала его покой, а тёплое солнце било сильно по глазам. Дрянь какая-то. Силы бы надо собрать, чтобы жить. За Диану жить. Есть, учиться, радоваться. Знать бы ещё как.

В одну из ночей, когда, в конце концов, ночью он смог притворится что спит, ему стало казаться, что дом разрушается. Трещит по швам и расспадается на части. С криками, визгами соседей этаж за этажом сваливались в бездну и, соскочив с кровати с ошалевшим взглядом, Толмачёв выбегал к лифту, чтобы отыскать спасительную кнопку. И открывал зарёваные глаза, глотая воздух как спасение – дом стоял, соседи спали, а он в пижаме, в холодном подъезде гонял лифт по этажам. И так каждую ночь.

Дождавшись когда в квартире снова станет темно, Толмачёв схватил куртку, деньги и убежал. Куда подальше. После двадцати двух ноль-ноль он спустился в полупустой вагон метро и отправился по заученому маршруту до станции «Дзержинская». Всего каких-то десять минут и родной проспект, родительская квартира, центр города. Но ноги, не повинуясь ничему, сворачивают в маленький двор, где его ждала ночная, ранее весёлая подработка. Парень остановился и поднял голову к неоновой вывеске подвального бара «Балтика 777». И хотя легендарное пиво здесь никогда и не разливали, но старый добрый портвейн каждый четверг шёл в меню как блюдо дня. И на раздаче этого чарующего напитка с ноткой ностальгии стоял никто иной как Никита Толмачёв. Тихое место для интеллигентной попойки было в трёх домах от квартиры, где жили его родители, в семи домах от квартиры Субботиных и далеко от здравого состояния.