Кэтрин Вэйн - Гранатовый вкус гвоздики

Надо взять себя в руки и вернуться в состояние существования. Овладеть пространством как штурвалом корабля и полный вперёд. В истерику.

– Толмачёв, Никита, ты в порядке? – звоном до последней парты долетел голос профессора. Он стоя посреди аудитории и уже три минуты молча наблюдал, как уставившись в одну точку, почти не моргая, студент глотал слёзы и чиркал по мокрым разводам в тетради обрывки лекции, но чернила убегали.

– Никита, я бы попросил тебя выйти из аудитории, освежиться и успокоиться. Слышишь? – рука профессора коснулась макушки парня и тот в ответ только задрожал, побыстрее пальцами стирая с лица влагу. Через парту перегнулся друг Саша и начал быстро собирать вещи Никиты в рюкзак.

– Ты иди домой, я маме твоей позвоню. Мы попросим тебя на парах отметить, лекцию Лена запишет. Никит, дойдёшь сам?

Послушно Толмачёв кивнул и всё, что помнил он это яркий слепящий солнечный свет за дверью аудитории. А дальше падение. В тёмное. Неизвестное.

Константин возвращался с кафедры, пригубив немного успокоительного. Он шёл по пустому коридору и норовил сбежать в любую удобную секунду прочь. Куда угодно. Если есть билеты на необитаемый остров, в акулью пасть, на Луну или на дно Марианской впадины, он прямо сейчас готов рвануть туда. Не видить бы маму вечерами, она беззвучно плачет и ей нечем помочь. Не знать бы что с отчимом, без цели и назначений ходит по пустынным комнатам квартиры, не произнося и слова. Работник МЧС упустил дочь. Диана только недавно начала его называть «папа». Долгожданный момент, которого Арсений Степанович ждал двенадцать лет. Что там с Никитой… Он лежал на полу в коридоре, закрыв глаза. Вот же чёрт. Толмачёв, сука! Костя быстро оказался рядом с ним и перво наперво опустился на колени ощупывать пульс. Слава богу, дышит.

– Слышишь меня? – мужчина похлопал студента по щекам. Ответа нет. Оглянувшись по сторонам он вытер белым платком лицо его и ещё раз потормошил за плечи. Кажется, дышать перестал. Если мама узнает, что Костик не предупредил болезненное увядание мальчишки, это будет ещё одним гвоздём в его совесть. А там уже и забить некуда.

Не раздумывая о последствиях, Субботин взял парня на руки, стиснул зубы с непривычки и направился на выход. «Костя, что ты творишь, ты же выпил» – щёлкнула в голове мысль, но было некогда взывать на помощь совесть. После нескольких шагов тело Никиты казалось настолько лёгким, что любой первоклассник на его фоне казался неподъёмным. Что если послушное сердце не вынесло потери? Костя резко повернул ключь зажигания в машине. Плевать, едем. Диана была такой: изматерив весь белый свет она не видела иного выхода, как взять и помочь. Не мерила «за» и «против», а просто делала. И он такой, её Толмачёв. Она во всём хотела быть похожей на него. Хулиганистая девчонка превращалась в примерную девочку. Как по щелчку. Люди не цветы, чтобы распускаться и вянуть. Но нет, всё же все мы цветы. Костя обгонял авто на улицах и в зеркало видел как некогда ярко цветущий «лютик» теперь увядал, жмурясь от серости сентябрьской погоды, и не мог прийти в себя. Увял. А если больше не расцветёт?

До многоэтажки Толмачёва в этот раз доехали быстро и, в бессознательном забытье, Костя уложил студента в постель. Недозволено часто мужчина стал здесь бывать. Второй раз, это уже много. Окна почти упираются в соседнюю многоэтажную плиту, скрипучий лифт слышно на весь дом, соседей вокруг ни души, душно. Видимость жизни, только и всего.

И в кровати всё та же картина: девичья куртка разложена рядом, флакончик духов и кулон на подушке. Ещё бы раз, хотя бы не на долго Никите нужно было ощутить свою любимую рядом. Что она есть, жива. Наивный. Костя опустился перед кроватью на корточки. Она так была влюблена в паренька. До остервенения. Одевалась и красилась в школу как на подиум ради него. Распечала фото его на старом принтере и вложила в дневник. И через полгода привела домой.

И что в нём такого? Прижав к себе одеяло спит, с прилипшими ко лбу волосами. Костя двумя пальцами аккуратно убрал их в сторону и задержался взглядом на щеках. Кажется, сестра бы не смогла сейчас сказать, за что его любила. Слово, обозначеное в прошедшем времени, больно ударило в сердце и на мужчину быстро навалился сон. Он остался сидеть возле кровати, зябко обняв себя руками и первому курсу отправил непривычное сообщение: «Лекций сегодня не будет. Можете ТИХО уйти домой».

Никита очнулся через два часа от звонка в телефоне. Он ненавязчиво вибрировал в кармане его джинс. Мама. От неё за сутки было не менее десяти пропущеных и как нажать кнопку «ответить» сын успел забыть.

– Мамуль? – сонно пробормотал парень, никогда не называвший маму так ласково как сейчас.

– Милый, Никусь, как ты? – в свою очередь и мать никогда не называла так сына. А вот теперь считала нужным исправить эту неправильность, – Звонили с университета…

– Ничего мам, не волнуйся, – вздохнул ребёнок, закрыв глаза, – я в порядке. Всё нормально. Как папа?

Он крепко сжал волосы, опустив голову, как только в трубке молчание матери затянулось. Если не было моментального ответа, то теперь Толмачёв начинал рисовать самые худшие варианты развития событий.

Наконец материнский голос ответил.

– Папа хорошо. На физиотерапию ушёл. Но ты… Вызови врача, останься на пару дней дома. Мы переживаем, Никусь. Пожалуйста, не играй со здоровьем.

Парень сел на кровати и закрыл глаза ладонью. Голова закружилась, совсем не вовремя.

– Врач? Нет, никаких врачей мне не надо. Отпустит мам, – он ответил неуверенно, комкая кофту на себе. Когда наступает время сочувствия, приходится это делать – натянуто лгать. Мама же знает, что она не способна ничего исправить, никого не вернуть, что врачи души не лечат уже давно. И помощь… Она только всё портит. Но для чего-то говорит и говорит свою заботу.

Внезапно у кровати что-то промычало. Ник широко открыл глаза, тут же метнувшись к настенным часам. Стрелки, всё ещё отсутствуют. Мычание повторилось, а за ним последовало страшное шуршание. Стадия первая, галлюцинации. С этого ведь начинаются все истории болезней шизофреников. Парень вяло попрощался с матерью и, прижавшись к кровати, вслушался в звуки. Они где-то под кроватью. «Диана?!» – в ужасе подумал он и повернул голову к стене. На кухне загудел пустой советский холодильник и, в унисон гулу, кто-то громко зевнул. Диана любила прибежать с учёбы и не разуваясь плюхнуться на кровать, чтобы позлить Никиту. Ей доставляло особое удовольствие, когда он немного выходил из себя: сводил брови, ставил как его мама руки в боки и на еврейский манер повышал голос, – «И што это тако-о-оеее, позволь спроси-и-и-ить?». А она растягивалась в полный рост и накрывала лицо своими длинными волосами, тихонько отвечая, – «Это бардак и ужас. Но я та-а-ак устала, Никусь. Ложись со мной, да?». Опять под кроватью зашумело. Снизу вверх до потолка выросла двухметровая фигура с взлохмачеными волосами и ещё одним громким зевком. Толмачёв приоткрыл рот, глядя в упор на непрошеного гостя. Похожи как две капли. Брат и сестра. Костя и Диана. Одинаково пухлые губы, большие карие глаза и острый орлиный нос. С разницей в шесть лет жили как близнецы: говорили одинаково басисто в трубку – «квартира Субботиных, вас не слышно», пили чай с шестью ложками сахара, спали только на правом боку, по-детски подложив руку под голову; у них были одинаковые рубашки – Костя обтянут в меру, Диана тонула в складках ткани и была похожа на манекенщицу. И прямо сейчас на парня смотрел взгляд его любимой, вызывая приступ паники.