Виктория Черножукова - Частные случаи ненависти и любви

– Не хотите привлекать лишнее внимание к операциям по устранению?

– Разумеется. Не то чтобы в городе было много сочувствующих евреям, но все же…

Этот аргумент тогда показался Мелдерису достаточным, и он остался жить при гетто. Табберт настаивал, чтобы всеми расстрелами Герберт руководил лично, и эти «операции» были единственной причиной, по которой он покидал еврейскую территорию.

Здесь, в даугавпилсском гетто, он уже бывал раньше – в сентябре. Сразу стало понятно, что местное подразделение не справляется – нужна помощь. Герберт приехал один, без своих людей. Он получил приказ просто «ознакомиться с ситуацией».

Однако Мелдериса немедленно взяли в оборот – попросили найти подходящее место для ликвидации. Как будто здесь, в Даугавпилсе, не было своего знающего человека! Требовалось подыскать площадку за городской чертой, но не в самом гетто – это могло бы спровоцировать нежелательные волнения контингента и разные издержки санитарного характера. Герберт сразу понял, что местному начальству просто было лень приподнять задницы с кожаных кресел и прокатиться по окрестностям, но мнение свое оставил при себе. Ему-то найти подходящий участок было нетрудно. Еще в досоветские времена он объезжал предместья Даугавпилса, когда искал поле под аэродром – исколесил все вдоль и поперек.

В общем, лучше места, чем Погулянка, для массовых расстрелов было не придумать: полчаса ходьбы от города, лес, железнодорожная станция рядом. Станция удобна тем, что можно привозить евреев не только из Даугавпилса, но и из других мест. Неподалеку, правда, находилась деревенька Визбули, но несколько крестьянских дворов вряд ли помешают. На всякий случай Герберт прикинул запасные варианты: около городского льнозавода и в Старофорштадтском лесу. Он предусмотрительно велел подготовить ямы заранее во всех трех местах. Заубе и Табберт руководили первыми акциями, а Мелдерис вернулся обратно в Ригу. Тогда все прошло спокойно, в городе ничего не узнали.

Герберт стал настоящим профессионалом. Мог действовать как машина, без лишних сантиментов. Что-то непоправимо надорвалось в нем еще во время первых «акций». После того как они с Виктором сожгли хоральную синагогу, он жил будто не по-настоящему – словно смотрел кино, где сам был актером.

С Виктором Мелдерис познакомился за пару месяцев до войны.

В пивной на Дзирнаву было тесновато, и он оказался за одним столиком с мужчиной лет тридцати – высоким, широкоплечим, крепким, с хорошим открытым лицом. Герберт невольно почувствовал расположение: на таких, подумал он, заглядываются не только женщины, но и мужчины. Тогда большевики хозяйничали вовсю, и бывший летчик предпочитал молчать даже с хорошими знакомыми. Но с этим человеком Герберт почему-то разговорился. Тем более что собеседник выказал подробное знакомство с его биографией и восхищался его прежними подвигами. Больше всего Мелдериса подкупило то, что Виктор был, судя по всему, доверчив как младенец – выложил ему про себя все в первые же пятнадцать минут. Родился в Балдоне в семье кузнеца, отец – латыш, мать – немка, после войны какое-то время болтался в беспризорниках, потом удалось устроиться батраком на хутор. Пятнадцати лет от роду впервые сел за парту: сначала школа, затем гимназия. Учиться старался превосходно, так как страстно желал вырваться из нищеты. Пошел в армию, дослужился до капрала, демобилизовался, чтобы поступить на юридический в Латвийский университет, а окончив, устроился на работу в полицию.

Мелдерис пил пиво и сочувственно кивал: история тронула его, отозвалась собственными юношескими мечтами о небе, о славе, о достатке.

Виктор был моложе на целых десять лет – может быть, поэтому власть большевиков он вначале принял довольно лояльно. Снова поступил в университет, успешно сдав экзамен по марксизму-ленинизму, и получил диплом юриста советского образца.

Однако к моменту встречи с Гербертом Виктор не просто разочаровался в новом социальном укладе. Он открыто фрондировал:

– Сначала я думал: вот власть, при которой всем будет хорошо. Да, я простой парень. Я верил тому, что коммунисты говорили. И не я один. Я, словно идиот, ждал светлого будущего, а они начали арестовывать!.. Господин Мелдерис, красные метут не разбирая, словно они – метла, а люди – мусор. Недавно схватили адвоката, у которого я работал… А он был славный, честный парень.

Виктор обвел взглядом пивную, нервно сглотнул и наклонился к самому Гербертову уху:

– Я уверен, вы меня понимаете. При Ульманисе вы были национальным героем, кумиром – и заслуженно! А сейчас?! Я заметил, как вы заволновались, когда я вас узнал. Подумайте: если даже вам, герою, приходится прятаться и опасаться, то значит, никто не в безопасности. Никто! Ничего хорошего при большевиках не будет… Провались они к черту!

Мелдерис неопределенно покачал головой. Это движение можно было истолковать как угодно. Виктор принял его за согласие и продолжил:

– Вы когда-нибудь слышали об организации «Стражи отечества»?

Он по-прежнему шептал, но теперь его горячее дыхание нервировало Герберта. Мелькнула мысль: не агент ли НКВД этот славный малый? Специально подослали, чтобы спровоцировать его, Мелдериса, на неосторожные, нелояльные высказывания? Он собрался было уйти, но почему-то передумал. В конце концов, если и агент – прежде чем съесть рыбку, надо ее поймать. Он пожал плечами и безмятежно посмотрел на Виктора.

– Нет, не слышал. И, честно говоря, не вижу смысла обсуждать нынешнюю власть: как бы то ни было – нам с ней жить.

– Вы мне не доверяете. – Виктор нахохлился, как мокрый воробей. – Что ж, имеете право. Сейчас никто никому не доверяет. Не могу вас осуждать. Искренне надеюсь, что у вас все будет хорошо. Будет жаль, если красные шлепнут вас как сторонника прежнего режима. А я лично уезжаю в деревню. Хватит с меня Риги!

Тогда, попрощавшись с Виктором, Герберт и думать о нем забыл. Его странный недороман с Магдой занимал все свободные вечера и свободные мысли. Интересно, что с ней теперь? Не так уж много времени прошло – если, конечно, по мирному счету. В войну дни считаешь иначе. В общем, уже вечность, как он ничего о ней не слышал.

Герберт зашел в столовую для охранников. Взял себе овсянку, творог, мармелад и чай. Едва он успел съесть пару ложек каши, принесло Табберта.

– Хайль Гитлер!

– Доброе утро, герр Мелдерис! – Он уселся напротив. – Пожалуйста, продолжайте свой завтрак. Я к вам с новостями.

Герберт посмотрел на Отто Табберта – скучное продолговатое лицо оберштурмфюрера, как обычно, ничего не выражало. Покачал головой:

– И какую новость вы принесли? Хорошую или плохую?

– Ну это как посмотреть… Приказано ликвидировать наше учреждение. Там, – Отто выставил указательный палец вверх, – решили, что нет надобности содержать здесь евреев в таком количестве. Экономически неоправданно. Ну вы же понимаете, у нас сейчас экономия превыше прочих мотивов.