Виктория Черножукова - Частные случаи ненависти и любви

Как-то раз он сидел на улице Ригас в компании знакомых офицеров, благосклонно выслушивая их подобострастную болтовню, когда мимо проходила эта парочка: Линда и студент-замухрышка. Куда подевалась ее сдержанная немногословность? Девушка щебетала, смеялась – розовая, как умытый дождем пион, смотрела, не отрываясь, на своего спутника, то и дело касалась его пальцами, локтем, плечом. У Герберта потемнело в глазах, он на мгновение потерял ориентацию, как в полете во время густого тумана. Линда не заметила его. Она вообще никого не видела, кроме Левинса, но мальчишка-то Герберта заметил! Столкнулся с Мелдерисом взглядом и шевельнул губами в ядовитой ухмылке. Еврейчик явно гордился своей победой над ним, знаменитым героем-летчиком, сильным и взрослым мужчиной. Эта гадкая улыбочка до сих пор стоит у Герберта перед глазами.

Но и тогда он еще не сдался. Пошел до конца – даже сделал ей предложение.

– Я хочу, чтобы вы знали, мадемуазель Вилцане, что мои намерения самые серьезные. Не люблю в важных вопросах ходить кругами, поэтому скажу прямо: дорогая Линда, выходите за меня замуж. Я буду рад назвать вас супругой! – Он пытался найти какие-то особенные, торжественные слова, но получалось казенно и сухо. – Я знал множество женщин, но ни к одной не питал такого глубокого уважения… любви… привязанности…

Девушка молчала, краснела и внимательнейшим образом изучала носки своих туфель. Герберт продолжил, переступив через долгую паузу.

– О нашей свадьбе будет говорить вся столица. А потом мы отправимся в путешествие куда захотите: в Африку, Америку, Австралию…

Она глубоко вдохнула и решительно посмотрела Герберту в глаза.

– Господин Мелдерис, ваше предложение – большая честь для меня. Честь, которую я не заслужила. Я простая девушка и никогда не смогла бы стать вам достойной супругой. Прими я ваше предложение, уверена, совсем скоро вы бы пожалели о нем…

Конечно, это был отказ. Каким ослом надо быть, чтобы сразу не догадаться?! А он, вместо того чтобы немедленно уйти, сохранив остатки достоинства, принялся уговаривать, убеждать. Он был смешон и жалок. Скулил, как побитый щенок: «Подумайте, что может предложить вам Левинс…», «Вы уверены, что ваше сердце не переменится ко мне?» – и прочую подобную чушь. От этих воспоминаний глаза Мелдериса сузились, будто он посмотрел в прицел, напряглись желваки. Ни забыть этого унижения, ни простить…

Сначала он ужасно мучился. Пил. Не находил себе места. Совершенно забросил службу. Неизвестно, как надолго он увяз бы в любовной драме, но политические пертурбации бесцеремонно вторглись в жизнь.

Герберт с неприязнью следил за заигрываниями президента Ульманиса с Советами. Очевидно, что ни к чему хорошему эти шашни привести не могли – «отец нации» сам загонял себя в угол. Самонадеянный дурак! Зачем было устраивать переворот, прибирать к рукам всю власть?! Чтобы теперь, в решающий момент, сказать: «Оставайтесь на своих местах, а я остаюсь на своем»? Не таких слов ждали от него! Этот трус сдал Латвию большевикам без единого выстрела! Герберт в который раз пожелал старому мерзавцу сгинуть в чекистских застенках.

А ведь все могло быть иначе. Ульманис мог заручиться поддержкой англичан, французов, того же Гитлера, в конце концов. Вместо этого он позволил разместить на латышской земле советские военные базы. Предал свой народ, когда нужно было сопротивляться, как вот финны, не дожидаясь угрозы аннексии. Ведь удалось же двадцать лет назад вышвырнуть коммунистов вон. Герберт прекрасно помнил это время: в 1919 году он совсем мальчишкой был зачислен в пехотный батальон латвийской армии пулеметчиком. Сражался с войсками большевиков, за храбрость его произвели в сержанты. Потом в лейтенанты… Авиационная школа… Тогда же как-то отбились. А что теперь? Прошло каких-то двадцать лет… Мало того, что капитулировали, бесславно, без боя, – нашлись в Латвии люди, цветами встречавшие оккупантов! О чем эти идиоты думали, на что надеялись? На коммунистический рай? Надо было Ульманису брать пример с Советов: сажать и расстреливать, да только кишка у него тонка!

Мелдерис считал себя человеком неглупым: понимал, когда нужна храбрость, а когда осторожность. Иначе вряд ли он дожил бы до нынешних сорока лет. Несчастную любовь можно себе позволить в спокойные дни, а во времена гражданской катастрофы следует позаботиться о выживании. Лучшая тактика, конечно же, – затаиться, не привлекать к себе внимания новой власти. Герберт не сомневался, что, когда Советы начнут неизбежную «чистку» в армии, первыми попадут под раздачу те, кто открыто выступал против большевизма. Капитан вел себя примерно, не выделялся, демонстрировал лояльность. Его старания не пропали даром: не расстреляли, не отправили в лагерь – просто уволили. Естественно, Герберт нимало не расстроился – служить красным он не собирался.

Приказала долго жить старая добрая Рига. Герберт и не подозревал, насколько сильно он привязался к кипевшей здесь до прихода большевиков ночной жизни. Водка, шампанское, цыгане и дрожки с укутанными извозчиками, готовыми ждать клиентов у дверей ресторанов, невзирая даже на сильный холод. Все это безвозвратно ушло, сменилось серостью и унынием.

Самолет «Молниеносный», который он, Герберт, до самой последней гайки собрал своими руками, конфисковали. Отправили то ли в неведомый ангар, то ли вообще сдали в утиль – больше Мелдерис его не видел. Официальное объяснение, что «летательный аппарат был изготовлен из казенных материалов, следовательно, принадлежит государству», Герберта совсем не устраивало. Он чувствовал себя рыцарем, у которого банда черни украла коня, или даже отцом, потерявшим сына. Как же он их ненавидел – всю эту большевистскую сволочь!

Да, определенно пришла пора уезжать из Латвии… Легче всего – в Швецию. Балтийское море можно пересечь даже на небольшой лодке, а под парусом он ходил. Оставалось купить подходящее судно и дождаться благоприятной погоды… Но Мелдерис был подавлен, на удивление нерешителен. В общем, наступила зима, и побег пришлось отложить. А в марте сорок первого за ним пришли…

– Гражданин Герберт Мелдерис? Собирайтесь! Поедете с нами.

За одно мгновение он пережил все: адреналиновый взрыв в сердце, парализующий страх, отстраненное равнодушие, вслед за которым внутри наступили тишина и покой – ужасное случилось, бояться больше нечего. Он кивнул и пошел складывать вещи. В воображаемой сцене своего ареста Герберт всегда выхватывал пистолет, который непременно оказывался под рукой, одного чекиста убивал, а другого успевал ранить, прежде чем третий точным выстрелом в голову безболезненно и мгновенно обрывал славный путь капитана Мелдериса. Разумеется, в действительности его парабеллум скрывался где-то в недрах письменного стола и Герберт даже не подумал им воспользоваться.