Татьяна Иванько - В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых… Книга 1. Том 2

– Не работает, Володь, на стакан, принеси из коридора.

– Да у меня тут… что, компот есть, – услышал я, уже из коридора. Значит, Тане не хотелось, чтобы я уходил. Я так обрадовался… что тут же вернулся, а Таня с помощью Киры уже выпила таблетки, запивая ярко-розовым компотом, из смородины, вероятно.

– Вымой кружку, Володь, извини, что гоняю тебя, но грязной оставлять нельзя, тараканов ещё разведём…

Пока я шёл с кружкой, сам не знаю, куда, мыть её, я хотел приплясывать, но при этом не мог не думать, что Кира нарочно отослала меня зачем-то. Но, возможно, им, девчонкам, есть о чём поговорить…

…Не о чем нам особенно было разговаривать. Едва Володя вышел, как Кира снова заговорила о Марате, и мне кажется, больше половины выдумала. Особенно о том, что он сбежал, чтобы быть со мной.

Марат сбежал, это само по себе ужасно, потому что считают, если человек бежит, значит виновен. И ещё это значит, что его могут просто убить при задержании как опасного преступника. Если предстоящий суд мог бы ещё вынести какой-то иной приговор, я была уверена, что не могут теперь, когда у нас перестройка и свобода, осудить невинного человека на смертную казнь. Но этот его побег… он пугал меня. Особенно, когда Кира сказала, что Марат сбежал, чтобы быть со мной. Но уже через мгновение я поняла, что это чушь. Марат же не безумец, чтобы так поступить. И ни в какую там громадную любовь с его стороны я не верила. Он хотел немного отвлечь свою маму от себя, вот и рассказал обо мне. Но теперь, если в нем есть хотя бы капля здравомыслия, а он не маньяк, которым его представляют, он спрячется, и никто его не найдёт никогда. Во всяком случае, я очень надеюсь, что будет именно так. Марату я не желала зла, несмотря ни на что, и ни в чём его не винила. В своих бедах я винила только себя.

Вот и сейчас, кто, если не я, виноват в том, что я оказалась в больнице? Ведь сказали же, что анемия и надо наблюдаться и таблетки пить, а я забывала, и на учёт так и не встала. Из-за меня не будет у Марата сына… Но даже, если бы мой малыш родился, Марат, скорее всего никогда бы его не увидел… Вот где он теперь? Только бы его не нашли…

У меня начали слипаться глаза. Я почти все время почти от слабости, и зрение сильно ослабло, стало трудно читать, я не сразу поняла, в чём дело, когда открыла книгу и долго не могла пристроить её к глазам. Когда сказала об этом доктору, она пожала плечами:

– Большая потеря крови была, возможно, повреждение сетчатки. Я вызову к тебе окулиста.

А сейчас ребята засобирались, потому что их уже гнали из палаты, пришли ко мне с капельницей, кровь там, значит, других сегодня капать не будут…

…И я с удовлетворением заметила, что принесли только флакон с кровью, значит снотворное, которое я подсунула Тане, не вымоется с растворами. Да, я могла бы на смерть отравить её, и даже хотела это сделать, и уже вылущила десяток таблеток из блистера, но вовремя остановилась, вспомнив о Марате и всём, что с ним, с тётей Леной, да со всеми нами… Убийство, это как-то уж очень серьёзно. И Марат не виноват, а я… что, буду жить с призраком мёртвой Тани? Ну нет… я же не маньяк. Хотя ненавижу её уже с маниакальной страстью. Как и к Володе отношусь с маниакальной страстью. Может, я в Таню влюблена платонически, восторженно и восхищённо, и не могу себе самой признаться в этом, в том, что хочу быть на неё похожей во всём, так же похудеть и даже покрасить волосы в светлый цвет? Может, из-за этого я так ненавижу её?

Я придумала лучше. Я высыпала все таблетки, кроме трёх в раковину, эти три и дала Тане. Они найдут пустые блистеры в тумбочке, и Таню, спящую беспробудным сном, от трёх таблеток и крупный мужчина свалится как подкошенный… Я очень умная девушка, я отлично знаю, что делают с суицидниками. Не будешь ты, Володечка, со своей прекрасной феей Таней танцевать на Выпускном. И в Ленинград вместе с ней ты не поедешь. Ты со мной поедешь, потому что я буду рядом, а эта чокнутая талантливая художница, эта провинциальная красавица международного класса, проведёт остаток дней в психушке. Потому что только сумасшедшие могут кончать с собой. Это же все знают…

На новый год мы с Викой поехали на Домбай. Всего на неделю и она стала бы, конечно, замечательным отдыхом, если бы я был там не с Викой, а с Катей. Катя сказала мне, что в апреле они уже переедут в Москву. Это абсолютно точно, что уже подыскивают место Ванюше в детском саду.

– Наргизу Анваровну тоже надо перевезти, – сказал я.

Катя засмеялась:

– Она ни за что не бросит роддом. Что ты, Платон, она его любит больше, чем меня. Он её детище, её гордость. Это из меня ничего примечательного не получилось, а мамин районный роддом и все её ФАБы лучшие не только в нашей области, но и во всём РСФСР.

И надо такому случиться, что именно Катя мне сообщила первая, когда мы уже на чемоданах собирались в аэропорт, что у Тани произошёл выкидыш.

– Мама сказала мне сегодня. Там нехорошо как-то. Ты бы приехал, Платон? – сказала Катя.

А из прихожей уже поторапливала Вика:

– Платончик, с кем ты там болтаешь? Скорее… уже опаздываем, впритык времени. Два часа до самолёта… Уже регистрация, а мы из города даже не выехали…

– Да-да… спасибо, что сказали… – проблеял я.

– Ты не можешь говорить? – догадалась Катя. – Не говори. Приезжай.

Я положил трубку. Потому что Вика подошла ко мне с гневным лицом, уже красная от жары под шубой.

– Идём уже?

– Да-да…

– Что там у тебя? – спросила Вика, недовольно хмурясь.

– Таня заболела, – сказал я.

Вика посмотрела на себя в зеркало снова, поправляя волосы, которые и так зализаны идеально.

– Ну и что? Ты врач, что ли? Позвонишь потом и спросишь, как дела. Или она умирает?

– Да нет…

– Ну и всё тогда, всё, Платончик, полетели! – Вика подхватила меня под руку.

Из Домбая позвонить невозможно, так что позвонил я маме только когда вернулся в Москву. И надеялся, набирая номер, что ответит сама Танюшка, потому что прошла почти неделя с того дня, как звонила Катя. Но мне вообще никто не ответил. Кате позвонить я не мог себе позволить. А всё это уже начало меня пугать. И я позвонил Валере Лётчику. Да. Я помнил его номер ещё со школьных времён, когда редко, но всё же звонил ему. И вот теперь… если он всё время крутился там возле Тани, как говорила мама, может быть, он знает что-нибудь.

– Платон? – Лётчик удивился только в первое мгновение. – Ты… из-за Тани?..

Мне стало нехорошо, неужели, действительно произошло что-то нехорошее, по-настоящему.

– Что с Таней, Валер? – едва в силах вдыхать слова, проговорил я. Неужели, пока я дышал кристальным воздухом Кавказа и катался на лыжах пил глинтвейн и кофе, Таня…

– Ничего хорошего, – скрипя каким-то особенно высоким сегодня, прямо бабьим голосом, сказал Лётчик. – Она… Понимаешь… она пыталась отравиться. И её… ну ты понимаешь… Это обычно так делается. Ну… если кто-то решается на такое… Я не знаю, что и… почему это произошло…тот-то маньяк, который… ну… понял, нет?