Константин Ганин - Солнца на полнеба

Ноготки снова зацокали по филёнке.

– Вадно. Гвавное я озвучив, – очнулся от раздумий Изя. Он вдруг засуетился, начал приглаживать бороду, застёгивать пиджак. – Подумайте каждый, чем нам всё это грозит.

– Ребята у нас умные, придумаем что-нибудь, – успокоил его Заг.

– Умными гововами хорошего не придумать. Кое-кому тоже напрячься придётся, – ввернул Изя. – Думаю, что до обеда управитесь. В два часа снова у меня. С планами и предвожениями. И этого, – Изя указал глазами на дверь, – в рамки поставь и на место верни.

Наша братия начала двигать стульями.

– Народ, не расходимся, – остановил нас Заг. – Захарыч, мне надо вводную дать. Можно останемся? Уходишь?

– Ну, останьтесь. Ключ себе забери потом, – сказал Изя. – Наум, пересядь куда-нибудь, – попросил он, освобождая дорогу в соседний кабинет.

Я поднялся вместе со стулом и сделал пару шагов вперёд на полусогнутых. Шеф прошёл мимо, сказал: «Быть добру» – и открыл дверь. Свежий поток воздуха ворвался в душное помещение и ознобом прокатился по влажной спине. В его прохладной стерильности отчётливо слышался приятный и лёгкий аромат с фиалковыми нотами. Мой нос подцепил эту весеннюю струйку и дал груди команду на глубокий вдох. Почти сразу мир перед глазами потёк и полетел куда-то вверх. Серое ковровое покрытие всплыло и набросилось на моё беззащитное лицо. Пол приближался сначала агрессивно и слишком быстро, а затем замедлился. Я видел на нём чей-то чёрный ботинок с истёртым шнурком. Башмак чуть повернулся на пятке, не желая быть посредником между хищным ковролином и моим лбом. «О как», – подумалось мне прямо перед тем, как я ударом в пол известил коллег о закрытии совещания.

Солнечные лучи полосками нарезают подтуманенные тени леса. Мозг чист и свеж, как утреннее море. Изредка в воспоминаниях оживает ретроспектива возможного прошлого. Лёгкой рябью тревожится сознание, но беспокойство тут же растворяется в сонливой тиши. Наплывами приходит вечер накануне. Наверное, пятничный. Кажется, пили. Сейчас за спиной понимаю присутствие знакомых людей. Я не вижу их, но знаю, что они здесь. Сам стою босыми ногами в прохладной траве под тёплыми лучиками. Льняная рубашка расстёгнута до пупа. Груди тепло, спине прохладно.

Полянка убогая – не место для нормального отдыха, узкая полоса в дубняке. По её центру шишкастая тропа в две гряды. По обеим сторонам (в траве, на туристических ковриках и подстилках) люди. Да, проходной двор, а не полянка. Свет красит: сквозь вытянутое пространство по сложной диагонали поток косых лучей. По малому углу их наклона, по свежести воздуха понимаю: утро.

Сзади кто-то Стёпиным голосом спорит со мной молчаливым. К монологу присоединяется девушка. Голос приятный – распевный. Ослеплённый солнцем, я не слушаю их. Пытаюсь совместить рассудок с явившимся пейзажем. Не выходит. Забываю о расхождениях. Силюсь качественно осмотреться, но не получается – свет забивает. Солнца слишком много. Щурюсь, отворачиваюсь лицом к лесу. Слышу треск велосипедной цепи. Голоса моего товарища и его спутницы становятся тише, дальше. Пропадают совсем. «Увёл-таки», – думается мне. Почти готов повернуться и проводить их взглядом, но глаз цепляется за живописный сюжет в нескольких шагах.

На кромке леса среди теней ляпуха солнечного света поверх семейки колокольчиков. Бледно-лиловые, полупрозрачные чашечки цветов, безусловно, живы жизнью осмысленной. «Ох уж эти колокольчики, – беззаботно мыслится. – Как всегда предсказуемы». У цветов хорошо видны лица, тоже подсвеченные солнцем, призрачные. Куполообразные физиономии хранят полную гамму переживаний. Как в мультяшном эскизе: на каждом цветочке собственная мина в паузе. Восхитительно. Я смотрю на них и понимаю, что, оказывается, я всегда любил эти цветы именно за их открытость и заторможенность реакций. Подсвеченная, дышащая, живая сценка. Почему-то пахнет фиалками. «Вот бы зеркалочку». Присаживаюсь, на ощупь перебираю траву вокруг себя. «Ну надо же, и камера здесь».

Забыв про настройки, начинаю щёлкать. Спохватываюсь, наспех выставляю выдержку, диафрагму. «Успеть бы. Вот ведь!» Объектив, как назло, портретный. Чтобы удержать композицию в третях, в лучах и в перспективе, кружусь, захожу за деревья в поисках лучшего ракурса. «Вот оно!» Лежу на животе, почти зарывшись в прошлогоднюю листву. Расфокусированным пятном в кадр лезет человек. Женщина. Её фигура и лицо размазались, смешались с тенями и переливами света. Не к месту она, и цветы вот-вот успокоятся, заскучнеют лицами.

– Да откуда же тебя принесло? – ругаюсь.

Поднимаюсь на колени, гляжу на мир невооружённым глазом. Меня как молнией – наискосок и сквозь тело. Не там я образ искал.

Девушка стояла у дорожки под веткой с молодой листвой. Её фигурка, изъеденная светом и тенями, казалась воздушной. Она запрокинула лицо к солнцу и закрыла глаза. Казалось, что одним движением незнакомка может раствориться в утреннем воздухе. Где-нибудь в Париже да лет сто назад она смотрелась бы куда как уместнее. Лёгкое пальто кофейного цвета и светло-коричневая шляпка были оттуда. Там же золотистые волосы, крутыми волнами облегающие шею, плечи. Она являла собой мечту фотографа, но я замер, надеясь, что время остановится. Секунды летели, несостоявшиеся кадры осыпались в небытие.

Пока сцена испытывала меня на прочность, одинокая героиня спустила пальто с плеч за спину. Под кофейным лоденом открылись нежные складки голубого платья в горошек. Мне бы поспешить, но с красивыми всяк труслив, и я не исключение. Не знаю, сколько времени я упустил, но тяжесть камеры вернула к жизни. Жадность художника дала толчок, я вылез из-под деревьев и подошёл. Девушка не заметила моего приближения или сделала вид.

– Ах, простите недотёпу, – сорвалась с моих губ нелепая фраза.

Незнакомка вздрогнула, открыла глаза, повернулась.

В женщинах порою случается красота очевидная. Та, что тут же увлекает или же служит предметом зависти. Но иногда на Землю является ангел с красотой глубинной. Зачастую она не осознаёт своей ценности. Собирает недочёты с зеркал и зло с языков. Стыдится за себя и сторонится людей. Замирает на годы, прячется за книжками и цветёт изнутри. В какой-то момент вдруг находится человек, который показывает ей её прекрасную, и девушка преображается. То, что скрывалось внутри, вдруг становится видимым. В мимике, в осанке, в манере говорить прорезается хрупкая грация. Недоверие к собственной силе, но понимание её. Девушка на поляне казалась именно такой – раскрытой красавицей. Окажись она иной – и её лицу была бы позволительна любая степень превосходства. В её власти было изогнуть губки и в тот момент, когда я пал бы перед ней на колени, придавить меня ножкой. Она бы могла. И я неизбежно бы пал. Но в девушке не было ни намёка на божественное высокомерие. Только внимание и интерес. Я засмотрелся на неё и примолк. Так бы и стоял, но фотограф внутри снова дал о себе знать.