Виктория Травская - Варкалось

– Что делать… – Она помолчала, задумалась. Тихонько опустила заснувшего ребёнка на кровать. – Делать надо было раньше, говорила я Ольге. А теперь только Богу молиться, авось разрешит…

Оля как-то сразу поняла, что речь не о Петьке – о ней. На губах толпилась тысяча вопросов, она даже набрала уже воздуха, но, задержав дыхание, сказала только:

– Бабуль… А не побудешь ты с ними часок? Я в церковь схожу.

Фаддеевна посмотрела на внучку, потом на Верку.

– Ну, ступай…

Торопливо собираясь, Маша слышала бабкину воркотню – Фаддеевна, жившая в своей пристройке затворницей, имела обыкновение размышлять вслух. Иногда её собеседником было радио, и в тёплое время, когда дверь времянки стояла открытой, Маша слышала, как бабушка беседует с дикторами «о государственных делах». Выходило презабавно, иногда, затаившись, она даже слушала минуту-другую бабкины реплики – они выдавали цепкую крестьянскую смётку и едкий, солёный юмор. Вот и теперь Фаддеевна завела свой разговор, как думала Маша, с тихо бормочущим телевизором. Она была уже в дверях, когда, в образовавшейся паузе, расслышала:

– …Не ровня мы им. Чёрная кость! Ну и бесы, опять же… Гордыня бесовская.

Едва ли это относилось к услышанному по телевизору, подумала Маша, и всю дорогу до храма – полем и через село – перекатывала на языке подслушанную чёрную косточку .

Это был первый раз, когда бабушка высказалась вслух о её замужестве.

Глава 10. Голубая «Лада»

За месяц с небольшим в родительском доме Маша отошла, разгладилась тревожная складка меж бровей, прежде не исчезавшая даже во сне, развернулись плечи. Её словно бы долго держали скомканной в тесном сундуке, а теперь наконец вынули, вытряхнули страхи и обиды, как следует выстирали, отполоскали и оставили сушиться на свежем ветру.

Стал спокойней и Петька, он теперь только раз просыпался за ночь – Маша давала ему грудь, у которой он, сытый, и засыпал: больше не приходилось часами вышагивать с ним из угла в угол в тщетных попытках унять этого крикуна. Щёчки его округлились, он начал лепетать и улыбаться при виде матери.

Маша с бабушкой дважды ходила к обедне и причастию. Эти посещения оказывали на неё странное действие: всё время, с той минуты, когда она, осенив себя крестом, входила под своды, и до самого конца службы из глаз её текли и текли тихие слёзы – не было ни спазмов, ни рыданий, а только эта вот солёная вода, которую она, не имея платка, смущённо отирала руками, пока однажды к ней не подошла светлого и кроткого вида старушка и, протягивая аккуратно сложенный клетчатый кусочек полотна, не сказала:

– Ты плачь, дочка, плачь! Это хорошо. Грех со слезами выходит…

Грех… Склоняясь у исповеди, она честно спрашивала себя, нету ли на её совести этого самого греха, искала и не находила. Она всех любила, и мужа прежде всех других, честно старалась быть ему хорошей женой, не гневалась, не злословила, не ленилась… Ну вот разве что чревоугодие – вкусно покушать Маша любила всегда, но ведь не за это же, в самом деле, обрушивались на неё мужнины кулаки?

Между тем надо было что-то решать. Дома об этом не говорили, было понятно и так, что родители на её стороне, а молчат только оттого, что не ходят брать на себя бремя этого выбора, его она должна сделать сама, но ответа всё не было. Однажды, набравшись смелости, Маша обратилась к священнику: как ей быть, если муж бьёт? Батюшка, которого она перехватила в церковном дворе, посмотрел в её заплаканное лицо, отвёл в сторону.

– Венчаны?

– Нет. Атеист он…

– Угу, – кивнул отец Георгий, – а за что бьёт?

Маша пожала плечами.

– За разное… С пустяков начинается. То рубашка не так поглажена, то суп перекипел…

– Суп перекипел? – отец Георгий поднял бровь, было видно, что он с трудом сдерживает улыбку.

– Ну да, суп, – повторила Маша рассеянно и добавила словами Алексея: – надо разогревать, а не кипятить, эту бурду потом есть невозможно, – и она, набрав побольше воздуха, выпалила на одном дыхании всю печальную историю побоев и прощений.

Отец Георгий задумался. Не сосчитать, сколько он слышал уже таких жалоб. Бивали обычно из ревности или по пьяни, или, в крайнем случае, за отказ в близости, но так чтобы за суп…

Маша вздохнула:

– Я сейчас у родителей, вот думаю: надо ли возвращаться…

Отец Георгий вгляделся в это ясное лицо. В другом случае он бы, наверное, сказал то, что ему полагалось по сану: живёте во грехе, надо венчаться. Но в глубине души он не верил, чтобы венчание что-то изменило в жизни этой юной женщины. И когда он наконец прервал молчание, то заговорил не по уставу.

– Я бы мог сказать, что он бесноватый. Церковь о таких говорит: одержим дьяволом, но, строго говоря, все мы им одержимы. У каждого в сердце есть от Бога и от Диавола, только один отдаёт себе в этом отчёт, а другой нет. А из тех, кто понимает, есть такие, кто это старается преодолеть, и такие, кто идёт на поводу у своих пороков. Но это его беда и измениться может он только сам. А ты спрашиваешь, что делать тебе… Что ж, выбор у тебя, как я вижу, такой: остаться и помочь ему обрести в себе Бога – или предоставить его самому себе и хотя бы оградить от него детей. Решай.

Маша издали заметила у ворот голубую «Ладу» свёкра – словно наткнулась на невидимое препятствие, качнулась вперёд и назад. (Возвращалась она одна, бабушка не стала дожидаться окончания её разговора с отцом Георгием). Постояла, чтобы унять сердце и собраться с мыслями, но вышло не очень: мысли метались как муравьи, когда в кучу втыкают палку, и если бы не Петька, которого уже пора было кормить, то Маша бы развернулась и ушла бродить, дожидаясь, пока Рангуловы (кто бы там ни был) уедут восвояси. Она не была готова видеть ни одного из них.

Маша присела на лавочку у чьих-то ворот в беспомощной надежде, что вот сейчас откроется калитка и непрошенные гости уедут несолоно хлебавши. Но прошло несколько минут, потом четверть часа, а ничего не происходило; зато под грудью она ощутила холодок и, поднеся ладонь, обнаружила на кофточке влажное пятно: молоко! Петька, небось, уже заходится от крика. Маша поднялась и решительно направилась к дому.

Так и есть, ещё за воротами был слышен истошный Петькин ор. Маша поднялась на крыльцо и отворила дверь. Комната, которая служила гостиной и кухней, была полна народу: за столом сидели отец и свёкор, а мама со свекровью хлопотали вокруг Петьки, которого держал на руках… Алексей. Когда она вошла, все разом замолчали – кроме Петьки, разумеется. Маша коротко поздоровалась и направилась к сыну. Стараясь не смотреть на мужа, она взяла ребёнка и удалилась с ним в спальню, плотно прикрыв за собой дверь.

Петька взял грудь и затих. Было тихо и за дверью. Потом дверь скрипнула и в спальню проскользнула Вера.