Екатерина Полухина - Крылатая месть

Потом Серёнька пил лимонад, вкуснее которого ещё не пил ни разу. Отец почти ничего не ел. Он только смотрел на сына и гладил его, то по голове, ероша ему вихры, то по щеке. То вдруг брал ручонку и начинал перебирать пальчики, будто считал и решал, какую – то задачу, одному ему известную.

Когда с едой было покончено совсем, они перешли в большую комнату, где заметно поубавилось вещей. Такие, как: ковры, паласы, хрустальные вазочки, телевизор. Серёжа вдруг испугался, что отец, увидав это, примется ругать его, а то и побьёт. Или хуже того, заявит в милицию. Но ничего этого не случилось. Отец вёл себя так, будто ничего не замечал. Он взял сына на руки, посадил себе на колени и сидя на диване, до боли прижал его к своему тоже исхудавшему телу.

От него шло тепло и Серёжу разморило совсем. Да ведь и, он же ещё был сыт, чего не было в последнее время больше месяца. Он сонно кивал головёнкой. Все члены его маленького, худенького тельца расслабились и радовались покою, теплу и сытости. Отец что – то говорил ему, но он уже почти не слышал его. На него нашло то умиротворение, которое исходит на детей от близости родных людей, излучавших силу, заботу, безопасность. Он спал на руках отца, сном самого счастливого из детей.

Отец тоже дремал, хотя и сопротивлялся настоящему сну. Ему хотелось побыть подольше с сыном. Он так давно не видел его, не чувствовал, не любил. Он даже забыл его из – за своего горя и, что он у него есть. А, теперь удивлялся и радовался тому чувству, что пришло к нему снова, с протрезвлением разума. Но сон всё же одолел ослабевший организм. Так они и проспали вместе на диване в обнимку, отец и сын до самого утра.

Наутро, они проснулись оба одновременно, как будто договорились с вечера. Так было, когда они ходили рыбачить на местную речку с красивым названием «Любава». Но это было так давно, ещё в той жизни, где была мама, жена, дочка, сестрёнка Алинка. Теперь они остались одни, большой Сергей и Серёжа маленький. Сергей Андреевич и Сергей Сергеевич. И большой, и маленький забыли, какой шёл месяц, какое было число. Просто они, как будто выпали из времени. Один от горя, другой, из вытекающих из этого горя последствий.

Но, вот старший будто вынырнул из бездны и стал осмысливать, что ему надо жить. Ведь у него же есть сыночек, а значит смысл для жизни. Ничего, как – нибудь нужно настраиваться, ведь жизнь – то продолжается, размышлял он. Ну, а если она продолжается, значит нужно приходить в себя.

Сергей старший прибрался в доме, вымыл всё, что было можно вымыть, протёр, постирал. Стал готовить регулярно еду. Работать он уже давно не работал, но, какие – то деньги в доме ещё были, не смотря, на двое похорон и возлияния его самого до умопомрачения. Эти скромные остатки от их жизни в достатке, были хорошо спрятаны, поэтому дружки Серёжи маленького и не смогли их прикарманить. Так они прожили полгода.

Отец, конечно же, знал, что деньги эти скоро закончатся и что ему нужно искать работу. Но сил никаких не было. Он совсем ослаб от постоянных пьянок, недоедания, а самое главное от горя, свалившегося на него, как снег на голову. Сил у него не было, а вот внутри горел какой – то огонь. Он испепелял его изнутри, и ему иногда казалось, что он скоро будет прямо изрыгать пламя из себя, словно, вдруг оживший вулкан.

На столе так и лежало фото того, кто сделал их с сыном жизнь такой, какой она была у них теперь. Невыносимой. И утром, и в обед, и вечером старший Сергей смотрел на это лицо, и ему хотелось закричать, что есть силы и побежать к этому человеку, и убить его ради справедливости.

Но, тогда тюрьма, а как же Серёнька? Тогда он останется совсем один, а ему всего шесть неполных лет. Он знал, что убийцу его жены и дочки даже не наказали, чисто элементарно. От этого ему было страшно больно, но он только сжимал кулаки и говорил, даже не замечая, что говорит вслух.

Если бы я имел две жизни, одну отдал бы, чтобы отомстить тебе. Смотри сынок, это тот, кто отнял у нас с тобой счастливую жизнь. Не забывай этого никогда, сколько бы ты ни прожил на этом свете. Ну да ничего, вот подрастёшь ты, и тогда я исполню то, что не могу сделать сейчас. Зло должно быть наказано. Он виноват в том, что мы теперь с тобой сироты. Он самый страшный враг для нас с тобой на земле. Он враг номер один.

Для сына он это говорил, или для себя самого он толком не понимал. Просто ему нужно было изливать свою боль наружу, иначе сердце могло не выдержать. А ему нельзя умирать, у него сын растёт, и месть стучит, не давая ни жить по – настоящему, ни забыть.

Но человек предполагает, а судьба располагает. Однажды, когда утром Серёжа проснулся, отца дома не было. Его уже увезли в морг. Сердце его всё – таки не выдержало. Соседка увидела, что дверь в их доме открыта. Вошла, чтобы узнать, не случилось ли чего, тут и увидела Сергея на полу, уже холодного. Она позвонила в скорую, милицию и в опеку.

После похорон Серёнька ночевал несколько ночей у этой же соседки, но однажды проснувшись, увидел, что в комнате с ним находились чужие люди. Они сказали мальчику, что папа его ушёл к маме и сестрёнке, а он сам поедет с ними в детский дом, где теперь будет жить до совершеннолетия. Он не знал, что такое жить в детском доме и, что такое совершеннолетие, тоже не знал, но пошёл с ними, потому что одному ему оставаться дома не хотелось, а жить у совершенно чужих людей, он больше не мог.

Хоть и был он приобщён к уличной жизни и, не смотря на свой юный возраст, знал уже её азы, но детдом поразил его своим беспределом. Старшие забижали младших, воспитатели старших; мальчишки издевались над девчонками, те в свою очередь над малышнёй обоих полов. Продукты разворовывались персоналом и руководителями, одежда передавалась от возраста к возрасту, невзирая на степень изношенности. Мебель была дореволюционных времён. Зимой в помещениях можно было волков морить от холода, а летом дети задыхались от жары, словно рыба, выброшенная на берег. В общем, Содом и Гоморра. В городских подворотнях было куда лучше.

Серёнька был в том возрасте, когда обижают со всех сторон. Старшие, взрослые, девчонки, мальчишки. В общем, все – кому не лень. От такой жизни, в которой были голод, холод, боль и издевательства, мальчишка всё чаще видел перед собой одно лицо. Это лицо не расплывалось, как было с лицами его родных. Да он начал уже даже забывать их лица. Это же лицо стояло перед ним ясно, а ухмылка, играющая на губах, виделась мальчику отлично, даже если он не видел это лицо долго.

Из всего приданого, что было у него с собой, он почему – то взял из дома, только это фото. Только оно было его богатством, которое он носил в конверте, сшитом из старой дамской сумочки. Этот конверт соорудила ему одна девочка, увидавшая у него фото. Отец? – спросила она Серёньку. Но он не ответил ей, сам не зная ещё тогда, почему так сделал. Вот она и подарила ему этот чехол, чтобы фото не испортилось от времени.