Борис Седых - Позывной – Питон! Рассказы нахимовцев

Когда я учился в пятом классе, отчима перевели служить заграницу, в группу советских войск, и мы с мамой отправились к нему, в далёкую Германию. Прекрасная русская школа №121 ГСВГ, школьные друзья, очаровательное курортное место городок Бад-Эльстер (переводится как «Сорочьи ванны» или «Купающаяся сорока»), кстати, снова в горах! Только уже в Альпах. Тишина, покой, размеренный и такой благоустроенный немецкий быт. Боже мой, как же жизнь в социалистической Германии отличалась от советской! Другой мир, отсутствие проблем. И опять никаких водоёмов, даже речушки.

Но к тому времени я уже знал о море многое, постоянно носил тельник, подпоясанный флотским ремнём, и от своего желания отказываться не собирался. Поэтому, когда я случайно в седьмом классе, в какой-то газете прочитал о наборе в Нахимовское училище, незамедлительно поставил родителей в известность, что собираюсь туда поступать, а если понадобится, то сбегу из дома. Отец не стал со мной спорить, а в ответ выдвинул ультиматум – окончить школу только на отлично и подтянуть физическую подготовку.

Тут же был мобилизован на помощь родителям, не желающим меня отпускать от себя так рано, отдыхающий в нашем военном санатории капитан 1-го ранга Купустин. Отец дружески попросил капраза отговорить меня от затеи с поступлением в нахимовцы. Папа хотел, чтобы я стал военным врачом, а мама – инженером.

Капустин убедительно рассказывал о трудностях и превратностях флотской службы, на прощание подарил чёрный ремень для ношения кортика и великолепную чеканку с мчащимся на всех парусах корабликом. Не удивительно, что его миссия была успешно провалена.

Однако при предварительном производстве рентгеновского снимка в военном госпитале Плауэна (древний южно-саксонский город, основан славянами в XII веке) выяснилось, что у меня есть затемнение в одной из гайморовых пазух, и мне поступить в военное училище не случится. Но разве это остановит мальчишескую мечту?! В ответ тут же был использован безупречный снимок моего школьного друга Танакова Алексея, параллельно поступавшего в суворовское училище, и заменён на мой (кстати, после этого при производстве многочисленных медосмотров к моему здоровью у врачей претензий не было никогда, вплоть до определения годности к плавсоставу на пятом курсе высшего училища).

Итак, восьмилетняя школа закончена с отличием, и из шести мальчишек нашего маленького выпускного класса трое поехали поступать в суворовские и нахимовские училища (поступили двое, но, к сожалению, доучился до выпуска только я один).

А потом было жаркое олимпийское лето 1980 года, омрачённое безвременной кончиной моего любимого поэта Владимира Высоцкого. Залитая лучами летнего солнца Петроградская набережная, вечно многолюдная и поэтому шумная от обилия туристов, величественный легендарный крейсер «Аврора» на многоводной и кажущейся всегда неподвижной Неве, и итог моих устремлений – грациозное бело-голубое пятиэтажное здание со шпилем и сорокапятимиллиметровыми салютными пушками у парадного входа (в дальнейшем мы любили крутить ручки наведения, проходя мимо них строем в спальный корпус). Кто знал тогда, как дорог станет моему пылкому сердцу однажды и на всю оставшуюся жизнь этот «теремок», ведь «бывших» питонов не бывает!

Незабываемо первое посещение Нахимовского училища! Мой чрезвычайно деятельный и энергичный отец добился приёма у начальника училища Льва Николаевича Столярова, которого, как я потом узнал, ласково называли «Слон» за его отцовскую доброту и внушительную комплекцию. Подобные прозвища, порой довольно неблагозвучные, по традиции, присваивались нахимовцами почти всему командованию и преподавателям: «Пиллерс», «Мормон», «Анкерок», «Мама», «Дядя Слава», «Джон», «Слониха», «Бес». Наряду с ними одноклассники тоже имели шуточные прозвища. Например, в 23-м классе были такие персонажи: «Ляпис», «Гном», «Пит», «Кокос», «Чук», «Жора» и «Седов».

Это было 9 июля 1980 года. Освещённый с набережной лучами летнего солнца просторный кабинет на первом этаже, с моделями кораблей, картинами маринистов и другой флотской атрибутикой, напоминал небольшой музейный зал. За массивным столом сидел целый контр-адмирал, да ещё и со Звездой Героя Советского Союза на груди!

Лев Николаевич вышел из-за стола, обменялся с отцом рукопожатием и, выслушав его, сразу же обратился ко мне, обрушив град вопросов: к чему стремлюсь, что читал о флоте, каковы впечатления от прочитанного. Тут я немного растерялся, потому что за свою маленькую жизнь преимущественно в горах ни разу ещё не видел настоящего моря, но Сергиев-Ценский, Соболев, Колбасьев, Конецкий, Хемингуэй, Пикуль и другие выдающиеся писатели лучше всех мне поведали о выбранной профессии. Выслушав, начальник училища достал из стола вариант контрольной работы по математике и тут же посадил меня за стол для решения.

Пока отец разговаривал с адмиралом, я решал задачи, а по окончании Лев Николаевич, сверившись с вариантами ответов, произнёс: «Не волнуйтесь, поступит!». Я выполнил обещание отцу, школу закончил с похвальным листом, и мне предстоял только один экзамен по математике, который я предварительно успешно прошёл.

Я попал в 3-ю роту, 18-ю группу, 1-е отделение.

Вскоре, пятнадцатого июля был настоящий экзамен по алгебре, двадцать первого – медкомиссия, жуткие минуты ежедневного изучения списка отчисленных, при построении во внутреннем дворе учебного корпуса. Двадцать третьего июля прошла мандатная комиссия, на которой капитан 1-го ранга сделал мне замечание по поводу джинсов, не приветствовавшихся в СССР, являя собой «тлетворное влияние Запада». Но всё-таки я поступил и попал снова в 3-ю роту! В этот же день парикмахер всех поступивших постригла налысо. Я был, мягко говоря, не в восторге от полной потери растительности на голове, и даже стеснялся выходить после этого по-гражданке в город, и только через несколько дней мы получили первую собственную настоящую военную форму – рабочее платье из грубого материала светло-синего цвета без погон, флотский ремень, с вечно темнеющей и требующей постоянной чистки бляхой, тельняшку, берет с кокардой и тяжеленные ботинки, ласково именуемые на флоте «гадами». В награду мы получили завистливые взгляды ещё не принятых в училище мальчишек (я оказался зачислен в первую волну).

И вот я в рядах доблестного 33-го класса (получившего вскоре красную табличку лучшего класса в училище) у опытного и строгого офицера-воспитателя Владимира Васильевича Надеждина, следую с вещмешком за плечами, в сопровождении более трёх сотен своих новых товарищей на Финляндский вокзал для отбытия в первый лагерь на Карельском перешейке – Нахимовский.