Марина Хольмер - На крыльце под барельефом

Директор старался изо всех сил сделать из рядовой школы необычную. Потом, устрашившись того, что сотворил, пытался вернуть ее к обычности, которая была ей явно мала. Он прекрасно видел разнообразие и преподавателей, и детей. Школа была, безусловно, живым организмом, который нужно было растить, как ребенка, ухаживать, как за нежными, капризными цветами, а порой принимать не самые популярные решения.

Каждый преподаватель поднимался на правый косогор за чем-то своим, что не всегда исчислялось суммой полученной зарплаты. Собственно, и зарплата-то была не сильно объемной, так, «на поддержание штанов», как любили шутить на учительской «Камчатке». Были те, кто ничем не выдавал своих интересов, добротно и спокойно отрабатывая уроки. Никаких всплесков и волн они не вызывали, но и проблем не создавали. Другие горели и зажигали своих учеников. Третьи пришли в школу из любви к детям, считая себя ответственными за них перед какими-то высшими силами.

Так один из преподавателей словесности в старших классах, Ида Иосифовна, была предана своим ученикам беззаветно, они были для нее прекрасным божеством, они – их внутренний мир и их души – были целью всего, что она делала. Ее уроки были построены так, чтобы самый сложный предмет, самые непонятные парадигмы поступков «лишних» людей и поиски смысла жизни становились ясными и любимыми. Она как будто доставала с неба яркие звезды, делала из этого неземного материала красочные игрушки и дарила их своим единомышленникам.

ИИ, как звали ее между собой и дети, и коллеги, никогда не повышала голоса, никогда не позволяла себе едких замечаний. Тот, кто посмел хоть раз в ее присутствии унизить товарища или высмеять, не мог уйти домой без серьезного разговора с глазу на глаз. О чем они там говорили за плотно, а то и на ключ закрытыми дверями, оставалось тайной. Чаще всего ученик себе такого впредь не позволял. И никто не задавал вопросов – все знали, что такое конфиденциальность, хотя и произнести это слово могли далеко не с первой попытки.

При этом любовь к детям и почти материнская забота ИИ имели грани, твердые, как у алмаза, сверкающие высоким мастерством преподавания и глубиной интеллекта. Без внешних признаков железной дисциплины ей удавалось добиваться полного внимания, добровольного подчинения и прекрасных результатов. Литература открывала перед ИИ возможность учить своих учеников главной, по ее убеждению, жизненной аксиоме: хорошо и плохо далеко не то же самое, что можно и нельзя.

Так выпускники Иды Иосифовны на всю жизнь потом сохраняли преданность печатному Слову с самой большой буквы. Они его научились распознавать в потоке черно-белых газетных штампов с красным отсветом, в замыленности старомодного слова «честь» и среди перевертышей нравственных правил.

Другой литератор, Лидия Николаевна, учеников, без сомнения, любила, но главным действующим лицом в ее жизни как внутри школы, так и за ее крыльцом с барельефами была литература. И здесь Литература писалась с большой буквы. В созданном Лидией Николаевной мире школьникам, далеким от звания и уж точно – уровня богов, предлагалось трудиться, овладевать, постигать и, направляемые сильным течением, нестись к пониманию величия мастеров словесности.

Отталкиваясь от разных точек опоры и исповедуя разные религии преподавания, оба словесника считались лучшими. Они были близкими подругами, которые вместе делили уже не первое школьное пространство. Женщины дополняли друг друга, поддерживали, но что правда, то правда – порой по несколько дней оскорбленно не разговаривая из-за непримиримых разногласий по поводу семейной жизни Льва Толстого.

Внешне они тоже были разными и представляли вместе забавный и насыщенный в гармоничном звучании дуэт: ИИ катилась, всплескивая руками по каждому поводу, как маленький круглый шар. Она кружилась на манер спутника вокруг величественной Лидии Николаевны, громкой, но несколько медлительной в поступи по коридору и в глубоких размышлениях. Уважение к словесникам было таким огромным и бесспорным, что старшеклассники, следуя молча за двухголосной дискуссией, ждали в течение всей перемены своей очереди задать («Заранее понятно, что, наверное, глупый, так, может, вообще не спрашивать?») какой-нибудь вопрос.

В среде «англичан» манеры и нравы были куда подвижнее: здесь царила атмосфера постоянного и яркого действа. В младших классах это были игры и песенки, в средних – сценки и громкие диалоги, в старших – открытия, приоткрытия, столкновение разных миров, дух полузапретной «иностранщины». В то же время с самого начала, с обязательного зеркальца для правильной артикуляции непривычного th и до гордого аттестатного конца здесь уважали и задел никуда не исчезнувшей гимназической зубрежки.

Собственно, и «англичане» были тоже разными, но та развеселая группа, которая сидела на «Камчатке», притягивала к себе, как магнитом металлическую стружку, и доброжелателей, и недругов. Она служила источником постоянного раздражения так называемой «старой гвардии», что не мешало, впрочем, ее адептам пристраивать своих детей, внуков и племянников именно к ним, которые с «Камчатки».

«Старая гвардия» не всегда была старой по возрасту. Она просто не принимала новых веяний. Самым ужасным, помимо антисоветчины, на грани которой, как «старогвардейцы» были уверены, балансировали «англичанки», им казалась вольница, потянувший и уже основательно дующий сквозняк новомодной дерзости, когда ученик осмеливался задать провокационный вопрос. Ведь учитель тогда опускался до начала дискуссии. Хуже этой вакханалии могло быть только то, что преподаватель еще и позволял себе позорно проиграть, прошерстив разные энциклопедии и словари, чтобы в результате признать правоту какого-нибудь юного умника.

Ирина Евгеньевна сразу начала движение в разных направлениях. Вливаться в коллектив нестандартной школы с иными нравами, не похожими на то и на тех, с чем и с кем она пересекалась раньше, в своем городе, – занятие непростое и требующее затрат. Она даже не ожидала, что столкнется с чем-то подобным.

Когда она осторожно делала свои первые нетвердые шаги в Москве, перед ней лежали, как на блюдечке, обычные школы, где всегда не хватало преподавателей. Она не торопилась и не стремилась прибиться к первой попавшейся с десятком параллелей и сотней разных, тут невозможно ошибиться, проблем.

Ирина даже не предполагала, что ей так пригодятся все те жизненные знания, которыми ее вооружила мама, сохранившая и трогательно поддерживающая связи со столичным миром после командировок и курсов повышения квалификации. Мамина пиететная манера отодвигать себя в сторону и внимательно слушать тех, кто ближе, как она считала, стоял к центральному очагу просвещения, а также регулярная передача подарков и подарочков с оказией, гарантировали ей память и благодарность подруг-коллег. Именно они все были поставлены в известность о приезде Ирины. Ирине же были даны наставления: что и кому подарить, в какой мере сблизиться, если позовут, или «вот с Валечкой, Валентиной Палной, доченька, можно довольствоваться лишь телефонным приветом. Сил и времени не трать, бесперспективно тут, но пусть о тебе узнает… Мало ли что…»