Марина Хольмер - На крыльце под барельефом

Слово «Англия» было священным, почти законом, поэтому с тех пор зонты сушились в коридоре. «Старая гвардия» не поддавалась на английскую провокацию, принципиально продолжая раскрывать с треском мокрые зонты в раздевалке. Ирине пришлось принимать первое на новом месте серьезное решение. Через какое-то время судьба оставленного без присмотра зонтика уже не на шутку волновала Ирину Евгеньевну, мешала сосредоточиться во время уроков, и она стала носить в школу старый зонт, привезенный еще оттуда, из прошлого.

К тому моменту, как выпал первый снег, новая учительница перестала быть новой, все отметили ее доброжелательность и общительность, аккуратность, перестали обращать внимание на неуверенность, тщательно скрываемую за дробным барабанным боем устойчивых каблуков. Жизнь владелицы этих каблуков тоже за это время стала проще, понятнее, как будто смазали и завели хозяйской рукой добротный механизм. И вот закрутились, завертелись винтики, шестеренки, и стрелки бодро пошли по школьному кругу каждая своим правильным путем.

Ирина Евгеньевна была довольна, умело складывая все слагаемые своей удачи. Понемногу приручила и приучила к себе не всегда понятных «англичанок», пользуясь негласной симпатией Лидии Николаевны как пропуском в интересный и новый мир. Негромко, с опаской, но она уже могла запросто зайти в кабинет Лилианы Георгиевны, к примеру, после уроков или позвонить Нине Абрамовне, чтобы просто поболтать и обсудить разные школьные события.

Отношения же с Лидией Николаевной оформились давно в нежно-задушевные с той ноткой ученичества, которое на тот момент совсем не обижала, а наоборот – позволяло молодой учительнице чувствовать причастность к чему-то особому, почти заговорщицкому. Так что, когда в один полуснежный день, вечереющий уже синим, коллеги, спускаясь с высокого крыльца веселой и шумной компанией, пригласили ее пойти с ними в ресторан, Ирина Евгеневна испытала чувство триумфа и немного от того радостного волнения, почти как перед первым свиданием.

В ресторане, открытом недавно и так стильно, приглушенно-камерно отделанном деревянными панелями, учителей из белой школы знали и любили. Достаточно было позвонить – и часов в 5, в будний день, когда не так много желающих найдется праздно провести время после работы, столик непременно ждал женскую, и не всегда женскую, компанию со всем радушием, на которое только был способен советский сервис. Официанты старались, а гардеробщица всегда держала в запасе для учительских скромных пальто вешалки-плечики. У нее тоже рос внук, а причастность к обслуживанию небольшого, но приятного общества учителей из знаменитой в этом районе школы грело ей душу обещанием правильного будущего для мальчика.

Нина Абрамовна, Нина, готовить не умела, не любила и в ресторанах чувствовала себя не просто хорошо, а естественно, в буквальном смысле в своей тарелке. В этот вечер «девочки» собрались не в полном составе: кого-то ждали дома, кому-то нужно было успеть забрать ребенка из детского сада – зато с ними впервые решилась на нестандартное мероприятие новая коллега, Ирина Евгеньевна. «Прямо явочным порядком!» – подталкивали ее, используя понравившееся в последнее время диссидентское выражение, веселые «англичанки».

Ирина Евгеньевна была в ресторане не первый раз в жизни, но так чтобы «явочным порядком», без мужа, после работы и с коллегами – это в ее жизни стало прорывом. Минувшим летом они отдыхали в Крыму – так там как раз захаживали в ресторан, не часто, пару раз, не то чтобы поесть – у них была курсовка в столовой, а чтобы, заказав пирожное с кремом и по бокалу местного вина, потанцевать под вокально-инструментальный ансамбль. Здесь, в Москве, в ресторан они еще ни разу не ходили, не до того было, да и все кругом говорили, что попасть туда чрезвычайно сложно.

В целом еда, даже прекрасно приготовленный бефстроганов – визитная карточка нового ресторана, – не была главной целью посетительниц. Ресторан служил местом, где не было лишних ушей при обсуждении школьных дел, сплетен и к тому же располагался вдали от семейных обязательств, посередине между работой и домом. Ирине Евгеньевне хотелось общения, ей нравились задорные, непривычные «англичанки» и их тесный круг-кружок. Она помнила, что не сразу удалось с ними сойтись. От этого ценность и сладость вечера наполняли медом ее душу.

Давно, как будто сто лет назад, когда учебный год двигался к завершению, ей неожиданно выпала удача – она пришла в белую школу. Краем уха она слышала, что место освободилось после того, как одна учительница эмигрировала то ли в Израиль, то ли куда-то еще. Ирина Евгеньевна никогда не сталкивалась с подобным. В газетах называли это предательством. Она не понимала, что должно заставить человека, более того – советского учителя, который несет ответственность перед учениками, покинуть родину и, главное, уехать из Москвы. Сейчас, общаясь с новыми коллегами, ей открывалась иная сторона этой реальности. Она и притягивала своей запретностью, и пугала, грозила разрушить уже сложившийся, как кирпичики колодца, ее слаженный внутренний мир. И точно как в колодце вода, новые знакомства и темы, вокруг которых кружились разговоры, оставляли на стенках ее души мутный, иной раз скользкий осадок.

Позже она узнала, что ее предшественница никого и ничего не предавала, а ей просто подвернулся случай поменять работу в белой школе на посольскую в ГДР. Слово «Израиль» просто настолько часто и секретно-полушепотно возникало в нынешних разговорах, что Ирина Евгеньевна, держащая уши по ветру и впитывающая каждое слово, соединила ни в чем таком, как оказалось, не замешанную и вообще не знакомую ей учительницу с запретной страной.

Беседа между салатами и горячим вилась, струилась без особых препятствий вокруг разных школьных новостей. Все были беззаботны, расслаблены, смешливы и совсем не высокомерны, как Ирине Евгеньевне казалось раньше. Она даже рассказала, как разнимала драку в коридоре между девочками, которые царапались и кусались не хуже диких кошек. Ей было непривычно пока быть в центре внимания, но очень нравилось. Правда, ее попытка развлечь всех была скорее редким исключением из ресторанных правил, потому что лучше Нины Абрамовны никто застолье не вел. Остальные, не считая нечастых моментов действительно серьезных обсуждений, создавали некую массовку, подыгрывали Нине как признанной приме.

О личной жизни коллег Ирина Евгеньевна знала мало, в гостях пока ни у кого не была, но огромный интерес к новому для нее обществу, которое жило по каким-то не знакомым ей пока правилам, она старалась по мере сил насытить, присматриваясь и прислушиваясь. Ей было внове многое: шутки, анекдоты, чаще всего про политику, темы отъезда и диссидентства, «бульдозерные выставки», эпиграммы, любовные истории и измены известных актеров… Ей нечего было сказать на эти темы, но она была благодарным и внимательным слушателем. Она понимала, что ее допустили в мир, который лежит, как зазеркалье, в другом столичном измерении, – яркий, интересный, наполненный событиями и эмоциями, а также, что немаловажно, возможностями.