Светлана Сологуб - Человека-подобие

В телевизоре вдруг прорезался звук. Голос у Красивой Девушки был мелодичным и убаюкивающим, как у воспитательницы ясельной группы:

– А над Центральным районом неподвижно застыл аномальный атмосферный фронт, препятствующий проникновению холодного воздуха…

И звук снова пропал, телевизор издал усталый скрежет, а Девушка на экране всё продолжала водить руками над картой сквозь помехи.

Сытая муха сонно вылетела в окно обратно в сторону сквера, где на третьей скамейке справа примостилась Виолетта Никифоровна.

Виолетте Никифоровне досталась очень удобная скамейка в благословенном теньке. Бабуська в полном изнеможении обмахивалась платочком, а зонтик бережно пристроила рядышком. Собачка забилась под скамейку и, кажется, со всей твёрдостью своего собачьего характера вознамерилась остаться там навсегда. Однако ж цель этой отнюдь не добровольной прогулки человека с питомцем должна была быть непременно достигнута. Виолетта Никифоровна потянула за поводок. Миссури упёрлась. Виолетта Никифоровна всегда считала, что ей не зря вручили корону царицы природы, так что нефиг остальным кочевряжиться.

– Муся! Муся, аномалия ты эдакая, вылезай!

Миссури упёрлась ещё отчаяннее. Виолетта Никифоровна тоже не привыкла сдаваться (разве что вот только Капитонов, подлец…):

– Давай делай свои дела быстро, и пошли. Жарко, домой хочется. Дома хорошо. Дома кондиционер. И под кондиционером дела делать нельзя, аномалия, слышишь, нет?

Миссури протестующе тявкнула.

– А? – переспросила царица природы. – Не поняла? Не хочешь? Как это не хочешь, ты с утра литр уже, наверно, вылакала. И мне не надо, чтобы…

В этот самый момент вдалеке, у входа в сквер, появилась фигура на самокате. Простом самокате, не электрическом. На первый взгляд это был мальчишка-подросток, просто мальчишка-подросток на простом самокате. Толкнулся ногой, проехал. Толкнулся, проехал. Шуршит дорожка под колёсами.

Одет он, правда, был как-то странно, немного не по погоде и несколько торжественно. Белый верх, чёрный плотный низ. Может быть, у него ЕГЭ? Хотя вроде бы экзамены уже прошли… Он ехал не торопясь, что-то мурлыча себе под нос, какую-то дёрганую мелодийку из современных. Медленно, медленно приближался мальчик (мальчик?) к скамейке, на которой Виолетта Никифоровна пыталась достучаться до собачьей совести.

– …мне не надо, чтобы этот литр излился на мой китайский ковёр, слышишь? Таких ковров даже в Китае уже лет пятьдесят не делают! А ну, выходи, не то я!..

Виолетта Никифоровна свесилась вниз, заглянула под скамейку и изо всех сил дёрнула поводок. Не собака – кремень.

Виолетта Никифоровна в борьбе с Мусей и не заметила, как некто на самокате приблизился и аккуратно притормозил рядом с её скамеечкой.

– Здравствуйте! – жизнерадостно раздалось сверху куда-то в затылок Виолетте Никифоровне. – Вам помочь?

Виолетта Никифоровна, не разгибаясь, повернула голову. Увидела колесо самоката и ноги в элегантных начищенных ботиночках. Виолетта Никифоровна решила выпрямиться. Получилось это у неё не сразу и не быстро, остеохондроз поясничного отдела позвоночника, знаете ли. А что мы хотим, всё-таки сколько там уже? – семьдесят пять? Выпрямившись, бабуська разглядела и отутюженные со стрелочками брючки, и ослепительно белоснежную рубашку с короткими рукавами.

Красный пионерский галстук.

Рюкзачок-«божью коровку».

И, наконец, улыбку.

Приветливую широкую улыбку стройного, как с рекламы ЗОЖ, подтянутого блондина с зализанной набок чёлочкой, голубыми искренними глазами и тонким аристократичным носиком. Он так держал спину, что грудь его сама собой дыбилась колесом, гордо демонстрируя галстук, который, кажется, сам рвался гордо реять – даже при полном штиле.

Виолетта Никифоровна присматривалась-присматривалась тренированным глазом, но никак не могла раскусить, сколько же этому пионэру лет. На первый взгляд ему могло быть и пятнадцать. На второй – тридцать восемь. А если разрешить себе всматриваться в его черты долго-долго, в острый нос с горбинкой, в морщину на лбу, которая то пропадала, то проявлялась, почти не заметная под чёлкой (нет, показалось), в кривящиеся в улыбке тонкие обветренные губы, то можно было понять, что ему ещё больше, и даже больше, чем себе можно представить.

Виолетта Никифоровна растерянно моргнула. На какое-то мгновение, кажется, у неё в глазах промелькнули кадры из старых чёрно-белых фильмов про пионеров – про Костю Иночкина, например. Она опять моргнула. Провела рукой перед лицом, как будто пытаясь отогнать наваждение. Но Пионэр (вообще-то его положено называть именно так – с заглавной буквы П) никуда не пропал. Он терпеливо повторил:

– Здравствуйте, бабушка. Вам помочь?

Мысли Виолетты Никифоровны никак не могли выстроиться в искомый хозяйкой хоть какой-нибудь порядок.

– А? Что? Ох…

Правая рука Виолетты Никифоровны вне зависимости от её воли, сознания и порядка мыслей сотворила крестное знамение.

– Здравствуй, милок, – наконец выговорила она. – Кто ж тебя так вырядил-то?

Пионэр ответил – жизнерадостно, очень жизнерадостно, он полон жизни и радости на зависть всем изнемогающим от жары старикам.

– Никто, бабушка, меня не выряживал. Я сам выбрал форму одежды. По идейным, так сказать, соображениям.

Виолетта Никифоровна насторожилась. Развелось их нынче, идейных.

– Идейный, значит, – подозрительно протянула она.

– А то! – Пионэр бережно прислонил самокат к скамейке, а сам, поддёрнув брючки со стрелочками, легко присел рядом с Виолеттой Никифоровной. По всему было похоже, что он настроился на долгий задушевный разговор.

Если, конечно, к нему вообще можно применить синонимический ряд с корнем «душа».

Из-под скамейки не доносилось ни шороха. Муся, как ты там?..

– Конечно, идейный! Сейчас ведь без идеи стыдно жить! Я долго думал и решил, что современные герои – не мои герои. Посудите сами, на кого в наше время равняться порядочному молодому человеку? На резидентов Камеди-клаб? А почему они резиденты? И в каком социальном слое эта резидентура создаёт свою агентурную сеть? И какие цели у их агентов?

Увлекающийся мальчик.

Прямо на ходу он увлекся собственным монологом. Вскочил, закружил вокруг скамейки. Руками размахивает, ишь, взор горит, нос вспотел. Наклонился прямо к лицу Виолетты Никифоровны и тут же отошёл чуть ли не к светофору. Спохватился, вернулся. Опять кружит…

Муся дёргалась на поводке, как полоумная. Пока молча. Хотя нет, не молча. Она отчаянно взывала к хозяйке, кричала, можно сказать, благим матом на родном собачьем языке, но слышали её только сочувствующие зелёные души, которые, увы, и помочь-то ничем собаке не могли в силу своей обездвиженности.