Светлана Сологуб - Человека-подобие

– Вы зачем консервы взяли, ведь ваша собака их не ест. И внук вам на еду много денег даёт.

Виолетта Никифоровна малость опешила. При чем тут консервы-то.

– А?

Мужик грузно повернулся к ней всем телом.

– Дайте сто рублей. Сто рублей надо. Вы, я вижу, понятливая, собачку вон понимаете, а уж человека-то не понять…

Виолетта Никифоровна вообще-то всегда была милосердна к заблудшим. Всегда готова была помочь советом, прошеным и не очень.

– И-и, не опохмеляйся ты в такую жару, милок, да ещё в пальто, вот ведь вырядился. Сердцу тяжело, так же и окочуриться можно. У нас вот в 72-м знаешь какой случай был, тоже жара тогда…

– Знаю, – опять перебил её Мужик. – Встал, похмелился, за автобусом побежал да и помер.

Виолетта Никифоровна очень удивилась. Можно даже сказать, была ошарашена.

– Точно…

Что-то протяжно и тоскливо завыло из-под скамейки. Светлая ли сторона собачьей души молила о спасении, или тёмная торжествовала, Миссури, пожалуй, сейчас и сама не смогла бы ответить, спроси ее кто-нибудь. Но никто её, понятное дело, не спрашивал. До неё ли всем вообще. И только по листве пробежала взволнованная дрожь, зелёные души, они ведь такие. Неравнодушные.

Виолетта Никифоровна была хоть и ошарашена, но вместе с тем изрядно заинтригована. Недовольно дёрнула поводок. Чертенята, скачущие хороводом в миссуриной душе, как-то от этого враз присмирели. Рука-то еще, оказывается, твёрдая. А ну как хозяйская.

– Муся, фу! Ты что, знал Петра Василича-то? Да нет, не может быть. Сколько ж тебе лет, милок? Ты ж в семьдесят втором-то, поди, под стол пешком ходил?

Мужик вскочил, промял несколько нервных шагов примерно до Меркурия.

– Не ходил, бабушка, не ходил, я вообще мало хожу, не люблю я это дело, дайте сто рублей, а?

Сочувствие к заблудшим сменилось у Виолетты Никифоровны необъяснимым страхом перед этим странным мощным субъектом в длиннополом пальто и одновременно гневом на разных пьяниц-тунеядцев. Она выволокла отчаянно сопротивляющуюся Мусю со всем ее хороводом на свет божий, кряхтя, подняла запотевшую корму со скамейки и посеменила прочь, держа чертей в кильватере.

– Нету у меня, милок, нету, а если б и было, не дала б, так и знай! Лбы здоровые, пахать на вас надо!

Удалившись на безопасное расстояние, бабуська притормозила и кинула последний писклявый посыл:

– А вы все пьёте, дармоеды! Работать иди!

Миссури зашлась в отчаянном истерическом лае и, натянув поводок, бросилась к выходу из сквера. Да чтоб вас всех перекосило, двуногие, с вашими прогулками в пекле! Никто меня теперь не оттащит от любимого кондиционера, и плевать мне, что писать там нельзя, да, знаете ли, у собачек тоже бывают нервные срывы!

Действительно, как-то слишком много впечатлений получилось для одной маленькой собачки. Придётся, наверное, успокоительное теперь давать. И китайскому ковру явно не поздоровится.

Виолетта Никифоровна, спотыкаясь и пару раз чуть не потеряв зелёный резиновый тапочек, почти бегом удалилась за Миссури, возмущённо выплевывая в прохожих что-то про пьяниц, тунеядцев, дармоедов и вообще «какую страну развалили, сволочи».

Мужик проводил её взглядом, безнадёжно вздохнул и осел обратно на скамейку. Обтёр ненавистный пот полой пальто. Абсолютно без сил (у него, знаете ли, тоже иногда кончаются силы, и восстанавливать он их должен примерно за минуту двадцать, в крайнем случае, двадцать пять, отпуск на месяц его табелем о рангах не предусматривается) уронил руки и голову и ответил вполголоса, не то чтобы бабушке, но тем, кто составлял тот самый табель и наверняка слышал его ответ, просто не реагировал на него явно.

– Я и так работаю, бабушка. Так интенсивно работаю, что вам и не снилось никогда. Передовик производства, можно сказать.

+++

А эта комната в стандартной трёшке в типовой девятиэтажке серии II-49 (объединяет две модификации II-49д и II-49п, среди которых нужно особо выделить II-49п, поскольку некоторые дома этой серии содержат фенол, который опасен для жизни не по духовным, а вполне материальным причинам), скорее всего, принадлежит молодому парню. Ремонт в ней был сделан давно, ещё в детстве хозяина, обои вон до сих пор мальчиковые, ярко-голубые, цвета летнего неба, с пиратскими кораблями, картами сокровищ, деревянными штурвалами и старинными компасами. Наверняка эти обои сейчас страшно раздражают хозяина комнаты, но он не обдирает их и не заставляет родителей переклеивать. Возможно, потому, что замечает что-то очень нежное и немножко тоскливое в глазах мамы, когда она вдруг мельком посмотрит на стены. Набор мебели здесь обычный и минимальный – что ещё нужно для парня! Компьютерный стол, платяной шкаф, разложенный диван со сбившимися в неряшливую кучу одеялом, подушкой и простынёй, да книжный стеллаж, на котором в беспорядке набросаны учебники для десятого класса, тетради, комиксы-манга. Не особо он уважает процесс обогащения внутреннего мира путём усвоения новых знаний, да уж. В углу валяются рюкзак, ролики и скейт, на полу – пара гантелей (похвально), раритетные диски с играми в коробках и без. Одежда тоже в полной анархии жила на полу, несомненно, тоскуя по шкафу, который ведь зачем-то здесь поставили.

Комната была пуста, но компьютер работал. Возможно, хозяин забыл его выключить, а, возможно, компьютер и телевизор из той пафосной спальни с женским трюмо в углу жили в своей матрице, не особо зависящей от людей. И свободно общались между собой тогда, когда им это было нужно. Например, сейчас, обмениваясь последними новостями с помощью Ведущего, который в режиме он-лайн вещал с экрана монитора.

– В связи с установившейся в Москве аномально жаркой погодой врачи настоятельно рекомендуют горожанам сократить, а по возможности и совсем отказаться от потребления тяжёлой пищи, алкогольных напитков, а также курения…

+++

Деревья в сквере, конечно, были рады Мужику, как своему. Но уже хотели, чтобы он ушёл. С таким, как он, рядом находиться, конечно, приятно. Спокойно и безопасно. Но через какое-то время начинает очень хотеться, чтобы он ушёл. Нет, не потому. Просто. Чтобы немножко выдохнуть. Немножко побыть собой.

Немножко побыть собой.

А потом опять начать его ждать.

Мужик, конечно, понимал чаяния деревьев. Всё он понимал. Но простите уж, зелёные, придётся ещё немножко потерпеть.

Он сломал несколько спичек, но всё-таки прикурил. Спрятал истертый коробок и полупустую мятую пачку в карман. Взъерошил волосы, усмехнулся, глядя почему-то на небо. Как будто сказал туда, в безоблачье, что-то такое, что безоблачье и так знало, что он скажет, и поэтому просто не дало его голосу прозвучать, забрало с его губ звуки, легко перебросило их мелкому ветерку, а потом уронило их со спины ветерка в пруд, иссохший почти до смерти.